На ужине Галатеи снова не было. Не было и Хейфеца, уехавшего, как сказал Тэйтон, за какими-то медикаментами. Карвахаль появился, ел торопливо, заедая мясо бананом и виноградом, и, не дожидаясь десерта исчез. Долорес Карвахаль извинилась за брата и сама отнесла ему кофе. Тэйтон проводил их странно заиндевевшим взглядом, и Хэмилтон подумал, что ему нехорошо.
На следующий день небо очистилось, и за завтраком все, кроме Хэмилтона, были оживлены.
Разговором за столом завладели Винкельман, Гриффин и Рене Лану. Срез почвы показывал у левого угла нижнего раскопа что-то весьма помпезное. Винкельман, который за глаза обзывал Карвахаля фанатиком, сам выглядел не менее одержимым.
— Греческий сосуд с изображением рыб из седьмого квадрата я датирую тысяча трёхсотым годом до нашей эры, — сказал он с такой твёрдостью, что Хэмилтон, будь он даже уверен, что вышеупомянутый сосуд приобретён им самим в лавке сувениров на соседней улице, ни за что не решился бы возражать. Глупо препираться с полубезумным энтузиастом. — Перед началом раскопок я провёл исследование местности георадаром и обнаружил свыше десяти явных захоронений. Это — самое большое. — Глаза Винкельмана горели, как у волка в ночи.
— Да, там что-то есть, — француз согласно кивнул, опрокинул в глотку стакан сухого вина и поднялся.
Тэйтон сказал, что подождёт возвращения Хейфеца, который с утра снова уехал в Комотини, и, может быть, тоже заглянет на раскоп. Хэмилтона эта новость взбодрила. Он у себя в спальне давно уже нацарапал на зажигалке свой номер телефона и опустил её в карман. Он был уверен, что сегодня до ночи у него появится возможность передать безделушку Галатее.
Франческо Бельграно не пошёл на раскоп, но юркнул после завтрака в лабораторию. Хэмилтон, ещё не закончивший анализы, с тоской двинулся следом, но вскоре воспрял духом: на телефон Бельграно поступил звонок Хейфеца. Тот собирался приехать через пару часов и просил передать Тэйтону, который не поднимал трубку, чтобы тот немедленно ему перезвонил. Бельграно нашёл Тэйтона у него в спальне и передал ему просьбу Хейфеца. У Тэйтона разрядился аккумулятор, и он перезвонил Дэвиду с телефона Бельграно.
Хэмилтона всё это порадовало: значит, через пару часов Тэйтон уйдёт на раскоп, и он попытается пробраться к Галатее. Он вздохнул, представив, как должна томиться Галатея с таким ревнивцем. Воистину, ревность — зеленоглазое чудовище, само себя и зачинающее, и рождающее, но ревность по страсти отличается от ревности по обычаю. Одна — всепожирающее пламя, другая же, холодная, страшная, может соединяться даже с равнодушием. Хэмилтон пытался уверить себя, что на самом деле Тэйтоном руководит именно себялюбие и религиозные предрассудки, а вовсе не страсть. Этот человек не казался ему человеком чувства. Это была холодная и бесцельная ревность без любви.