Но по надменности, гордости за свое происхождение от литовских князей Гедиминовичей, властному характеру, не терпевшему возражений, Дмитрий Михайлович превосходил многих современников. Он был старшим в роду и требовал от младших повиновения, свойственного далекому прошлому. П. В. Долгорукий в «Воспоминаниях» сообщает любопытный факт из семейных отношений в роду Голицыных: «В своей частной жизни он сохранил многие старинные русские обычаи, которые уже при нем выходили из употребления. Так, например, его младшие братья, один фельдмаршал, другой сенатор, не садились в его присутствии иначе, как по его личному приглашению; не только его племянники, но и племянницы, дочери и невестки его братьев и сестер целовали ему руку»[239].
Строгое соблюдение этого обычая наводит на мысль, что Дмитрий Михайлович стоял горой за сохранение нравов и обычаев старины, он презирал безродных выскочек типа Меншикова, Ягужинского, Шафирова и других, окруживших трон и пользовавшихся доверием царя.
В отличие от Долгоруких, подавляющее большинство которых подверглось опале вскоре после воцарения Анны Иоанновны, Голицыных опала не коснулась. Правда, Дмитрию Михайловичу довелось довольствоваться должностью сенатора, по своей значимости далеко уступавшей должности члена Верховного тайного совета, ибо здесь он верховодил, а там затерялся среди 21 сенатора, но, наблюдая за судьбой рода Долгоруких, очевидно, был доволен тем, что его не преследуют.
За объяснением причин, почему Анна Иоанновна, Остерман и Бирон оставили в покое Голицына, далеко идти не следует, их терпимость и снисходительность связаны с ролью двуликого Януса, в которой в их глазах выступал Дмитрий Михайлович. С одной стороны, им было хорошо известно, что короной Анна Иоанновна всецело обязана Дмитрию Михайловичу — не прояви он настойчивости, она могла достаться другому, тем более что курляндская герцогиня не являлась единственной на нее претенденткой. Но, с другой стороны, им также было известно, что именно Голицын, лидер Верховного тайного совета, выступал инициатором «себе полегчить», то есть сторонником ограничения самодержавия, и проявил не меньшую настойчивость, чтобы склонить прочих верховников согласиться с его предложением.
Чувство обязанности курляндской герцогини Голицыну на первых порах одолевало желание жестокой императрицы расправиться с человеком, вручившим ей корону, которая, впрочем, по его мнению, должна стать всего лишь украшением, не сопряженным с неограниченной властью. Остерман с Бироном тоже знали, что своим взлетом они обязаны Голицыну: не будь Анна Иоанновна избрана императрицей, судьба их была бы иной — Бирон прозябал бы фаворитом у герцогини, проживавшей в захолустной Митаве, а Остерман находился бы в тревожном ожидании, когда в его услугах перестанут нуждаться и отправят в отставку.