И Ф. Соймонову, и И. Эйхлеру кнутом, а И. Суде нещадное плетши наказание при той же экзекуции заплечными мастерами учинены. И по учинении тех наказаний оные Соймонов, Эйхлер и Суда отведены в Санкт-Петербургскую крепость и отданы в те ж места, где прежде содержаны под караулом по-прежнему»[273].
Проследив жизненный путь Волынского, читатель, надеемся, убедился, что наш герой обладал отнюдь не ангельским характером, а его поведение было на руку деспоту. Однако мученическая смерть его позволила и современникам, и потомкам возвести Артемия Петровича в ранг жертв бироновщины.
30 июня дети Волынского отправлены, каждый в отдельности, в Сибирь, но пробыли там недолго — Анна Леопольдовна 31 января 1741 года велела сына и дочерей освободить и отпустить на житье в Москву, сняв с дочерей, если их успели постричь, монашеский чин. Остальные обвиняемые были тоже освобождены при Анне Леопольдовне и Елизавете Петровне от ссылки.
Судьба прочих конфидентов сложилась по-разному. Мусин-Пушкин был определен в заточение в Соловецкий монастырь, где содержался в неотапливаемом помещении. Навестивший его в сентябре 1740 года офицер нашел его больным, страдавшим кровохарканьем. Регент смягчил его участь, разрешив жить в дальней деревне жены. Императрица Елизавета Петровна указом 25 июля 1742 года помиловала Мусина-Пушкина, велела вернуть ему шпагу, но к делам не определять. Эйхлер был доставлен в Якутск в работу, а Суда — на Камчатку, но 30 декабря 1740 года Эйхлера велено освободить, но жить ему безвыездно в деревне супруги, а Суду в 1741 году велено определить к делам в Москве.
Наиболее примечательной, можно сказать, уникальной оказалась судьба Федора Ивановича Соймонова. В соответствии с приговором он был отправлен в Охотский острог, где его надлежало «под крепчайшим караулом» содержать в работе с запрещением переписки и выдачей на питание по два четверика муки в месяц и соответствующего количества круп и соли. В апреле 1741 года правительница Анна Леопольдовна освободила Соймонова из ссылки, разрешив ему безвыездно жить в деревне. Елизавета Петровна по челобитью его супруги, энергично и настойчиво добивавшейся облегчения судьбы мужа, частично реабилитировала Соймонова, повелев выдать ему шпагу, но «ни к каким делам не определять».
Сохранилась легенда о том, как был обнаружен Соймонов в Сибири. Отправленный по указу Елизаветы Петровны капитан объездил всю Сибирь, но ссыльного нигде не обнаружил. Случайно он спросил у женщины, стряпавшей для каторжных, занимавшихся варкой соли, не знает ли она каторжанина Федора Соймонова? Стряпуха ответила: «Вон там в углу спит Федька-варнак, спроси, не он ли?» На вопрос капитана, не он ли Федор Соймонов, каторжанин с отросшей седой бородой в суконном арестантском зипуне долго отпирался, но капитан, в свое время лично знавший Федора Ивановича, разглядел знакомые черты. Произошла трогательная сцена: оба зарыдали и капитан с трудом произнес: «Государыня Елизавета Петровна вас про…о…ща…»