Амнон жил в еврейской секции тюрьмы все то время, пока я находился в «Офере». Он был там, потому что отказался сотрудничать с израильтянами, а я был там, потому что согласился работать на них. Я пытался защитить иудеев, он пытался защитить палестинцев. Все это не укладывалось в моей голове.
Я не считал, что каждому жителю Израиля и оккупированных территорий нужно было стать христианином, чтобы положить конец кровопролитию. Но я думал, что если бы у нас была хотя бы тысяча Амнонов с одной стороны и тысяча Мосабов — с другой, дело, возможно, приняло бы совсем другой оборот. А если бы нас было больше… Кто знает?
Через пару месяцев после перевода в «Офер» меня повезли в суд, где никто не знал, кто я, — ни судья, ни прокуроры, ни даже мой адвокат.
На суде Шин Бет показал, что я был очень опасен, и просил, чтобы меня подольше подержали в тюрьме. Судья согласился и дал мне шесть месяцев административного ареста. И снова переезд. И вот, в пяти часах езды, в песчаных дюнах пустыни Негев недалеко от атомной станции в Димоне, стоят палатки тюрьмы «Кетциот», где летом вы плавитесь от зноя, а зимой промерзаете до костей. И снова тот же вопрос: «Организация?» И снова я отвечаю: «ХАМАС».
Да, я все еще считал себя частью моей семьи, частью моей истории. Но я больше не был похож на других заключенных.
ХАМАС по-прежнему составлял большинство. Но с началом Второй интифады значительно вырос ФАТХ, и каждая группировка имела примерно одинаковое количество палаток. Я устал притворяться, к тому же мой недавно обретенный нравственный кодекс удерживал меня от лжи. Поэтому я решил держаться особняком.
Тюрьма «Кетциот» находилась в дикой пустыне. Ночной воздух пронзал вой волков, гиен и леопардов. Я слышал много историй о заключенных, бежавших из «Кетциот», но ни одной о человеке, которому удалось бы выжить в пустыне. Зимой было хуже, чем летом: морозный воздух, метели и единственное укрытие от ветра — жалкая парусина. Под потолком каждой палатки должна была быть тканевая прокладка для влаги, но заключенные порвали ее на куски и сделали из них занавески вокруг своих коек. Эта прокладка должны были впитывать влажный воздух, но теперь она просто поднималась вверх и оседала на парусине, пока та не становилась слишком тяжелой. Затем весь этот иней сыпался на нас среди ночи, пока мы спали.
Израильтяне обложили весь лагерь досками с клеем, чтобы контролировать количество мышей. Однажды ранним морозным утром, когда все еще спали, я читал свою Библию и услышал писк, похожий на скрип ржавой кроватной пружины. Я заглянул под кровать и увидел мышь, прилипшую к такой доске. Меня удивило, что рядом была вторая мышь, которая пыталась спасти первую и при этом не старалась не угодить в клей. Были ли это друзья или пара? Я не знаю. Около получаса я наблюдал, как один зверек рисковал своей жизнью ради спасения другого. Это зрелище так тронуло меня, что я освободил обоих.