– У твоего отца новый танк? – спросил Никола.
– Ага, серой марки.
Я была в ударе, на радость моей маленькой аудитории. И мне приходилось сдерживать свое ликование всякий раз, когда Максим смеялся над моими рассказами. Его смех был как награда, и я находила, что после всех этих недель «тощих коров» и горестей вполне ее заслуживаю.
Я не упомянула ни о вопросах, которые вызвал у меня разговор с отцом, ни о телефонном звонке из туалета в подвале и слезах, пролившихся, когда девочка пела под караоке. Я не хотела говорить о своей несчастной любви. Не хотела быть «трудностью» в этот вечер. Я хотела выглядеть – в блестящих глазах Максима – забавной и непринужденной. Это роль, сказала я себе, вспомнив разговор с Катрин. Ну и плевать. Я была довольна, и впервые за долгое время мне было хорошо. Лишь бы Максим продолжал улыбаться, говорила я себе.
Что он и делал – весь вечер и добрую часть ночи. Улыбался он и на следующее утро, когда я проснулась в его комнате, полной света.
Робко открыв для начала один глаз, я увидела огромное окно, а за ним – ничего, кроме вершины горы Мон-Руаяль, гордо возвышавшейся на фоне лазурного неба. Неужели квартира Максима расположена так высоко? Я смутно помнила, как попала сюда: мы хохотали, яростно обнимались на лестничной клетке в стиле арт-деко и скидывали одежду так поспешно, что задним числом мне стало неловко.
Который может быть час?
Я огляделась, стараясь не шевелиться. – Максим еще спал, ровно дыша у моего плеча, и я ни за что, ни в коем случае не хотела бы разбудить его. В первый раз с нашей встречи с Флорианом в Париже я переспала с почти незнакомцем. Лет до двадцати пяти я делала это регулярно, но теперь это казалось мне ребяческим и даже не вполне приличным. Когда же я стала такой зажатой? Я попыталась сказать себе, что ничего такого в этом нет, что Максим наверняка очень часто ложится в постель с девушками, едва успев познакомиться, и это не красит не только МЕНЯ, но и его тоже.
Я уже слишком стара для этого, думала я, ища глазами в большой, залитой светом комнате хоть какие-нибудь часы. В этой комнате было много, очень много вещей. Стопки книг по искусству – выше меня – у стен. Мольберт с рисунком углем – женщина, лежащая на боку. Коробки с красками. Как минимум три гитары. Книжный шкаф, полки которого прямо-таки ломились от книг. Ворох одежды в углу. Установи Максим на стене неоновую вывеску «Я – артист», и то это было бы не так очевидно. В ярком утреннем свете, с легкой головной болью, мне от этого сделалось не по себе.
О нет, подумала я, чувствуя, как его правая рука тихонько обнимает меня за талию. На что это будет похоже в ярком утреннем свете?! Неужели он подумает, как 95 % мужского населения планеты, что я снова умираю от желания, несмотря на утренний час и отсутствие алкоголя в крови? Я уже почувствовала спиной вполне предсказуемую эрекцию. «Что делать?» – спросила я себя, лихорадочно ища в затуманенных воспоминаниях похожие утра моих двадцати лет. Мне вдруг ужасно захотелось плакать. Я чувствовала себя такой маленькой, голой и уязвимой – и где был Флориан, чтобы утешить меня и защитить? Не его рука обнимала меня, не его восставший член упирался в спину, а мне был нужен только он один.