Всадники на ходу соскакивали с коней, с разгоряченных тел под ноги срывали верхнюю одежду; смачно фыркая, лезли под ледяные струи воды.
И Шархан с друзьями у родника оголились до поясов. Они губами прикладывались к желобу с водой, обжигаясь студеной водой, мелкими глотками ее заглатывали, спинами становились под струю, с фырканьем плескались. Лошади, измученные дальней дорогой, когда увидели воду, словно взбесились. Они, нетерпеливо ударяя копытами о землю, зычно ржали. Скотники, гремя стременами, спешно освобождали лошадей от поклаж, седел, тряпками, пучками сухой травы протирали им спины. Лошади еще не остыли после тяжелой дороги, им пока нельзя было давать пить. Их повели на выгул. Только после этого лошадей напоили, дали ячменя.
Из палатки к хозяину спешил молодой пастух в резиновых сапогах с высокими голенищами, в рваном, застегнутом на одно пуговице, бесцветном плаще. Встретившись взглядом с Шарханом, он страшно побледнел. Глаза, полные слез, недоверия, прикрыл длинными ресницами.
– Салам алейкум, дяди и гости дорогие!.. – попытался улыбнуться Рахман.
Шархан подозвал его к себе:
– Как поживаешь, Рахман? – не дожидаясь ответа, – что же ты так смущаешься, как невеста на выданье? Мы не враги тебе. Кто в доме?
– Там Шах-Зада, дядя.
– А в палатке, кроме тебя, кто еще живет?
– Тоже чабаны, пастухи. Пасут твою скотину.
– Скотину говоришь, пасут говоришь?.. – засверкал он белками глаз. – У тебя есть холодное вино, Рахман?
– Вина нет, но есть кислый айран.
Рахман взглянул на домик, тихо позвал:
– Шах-Зада, подойдите, пожалуйста, сюда… У нас гости…
Сам побежал к роднику, раздвинул траву, вытащил из воды бидон с айраном, притащил к палатке.
– Дядя, пейте айран, не пожалеете! – не глядя в глаза, ему еще раз печально улыбнулся Рахман. – Его неделю настаивали, холодный, как лед, шипучий, как вино, зубы ломит.
Шах-Зада вышла из дома с эмалированными литровыми кружками в руках. Наклонилась, нацедила напиток, подрагивающей рукой протянула Шархану, потом его дружкам. Айран действительно был холодным, ядреным, как буза. Газы в айране, шипя, били в ноздри, они приятно щекотали гортань. Шархан, Артист и Пеликан пили с остановками, с удовольствием цокая языками, смачно крякая. Нукеры в нетерпении смотрели на них, жадно облизывая пересохшие губы, ждали своей очереди.
– Еще! – нетерпеливо покрякал Шархан.
Шах-Зада снова наполнила кружку, подала. Широкий рукав платья скатился, обнажив руку с мягкой, шелковистой кожей, нетронутую загаром. С ее руки Шархан перевел жадный взгляд на лицо Шах-Зады. Она рдела от смущения, в глазах была не робость, а неподдельная тревога, страх, страх за себя, за свою честь. Ее лицо привлекали к себе алчные глаза Шархана какой-то манящей красотой, свежестью весеннего цветка. Шархан довольно хмыкнул, запрокинул голову, широко, как зев глубокого колодца, распахнул огромную пасть, утыканную щербатыми коричневыми зубами; приподняв руку, из кружки длинной струей влил в нее айран. Шах-Зада удивленно прыснула, ладонью зажала рот, чтобы не рассмеяться над его манерами и уродством поведения. Шархану понравилось, как ему удалось удивить свою узницу, одобрительно улыбаясь, положил руку на ее плечо.