I
…Легкокрылый смех быстро и нежно пьяневших женщин… Аромат оркестра… Музыка духов… Шепот шелка… Кружевные отсветы розовых тел… Болтливые искры обещающих глаз… Лгущие, как роза, и, как роза, красные уста, в молчании ткущие ткань несуществующего счастья… И в воздухе — тоска желаний, наивных и бесстыдных, стыдливых и наглых…
… Это была египетская ночь.
* * *
«В этом есть красота, — думал известный писатель Беженцев, сидя у „Яра“, — я так и начну этот рассказ завтра утром:
„Легкокрылый смех быстро и нежно пьяневших женщин“…»
И Беженцев, глотая уже теплое шампанское и ничего не видя вокруг, повторил несколько раз про себя начало своего нового рассказа, только что родившегося в весело трепетавших клетках мозга.
«В этом есть красота, и я опишу ее… воссоздам… и отдам людям»…
Цыганка Зоя прошуршала рядом шелковыми юбками, бросила магнитный взгляд на Беженцева и прошла близко около него — за пальмы, где, как голубые тени, мелькали стройные фигурки, настоящие статуэтки, женского венгерского хора.
И Беженцев ласково смотрел на Зою, долго провожал ее загоревшимися глазами и любовно следил за тонкой и изящной фигуркой цыганки, мелькавшей, как пятнистая гиена на голубом цветочном ковре…
Это хорошо сказано. Как бы не забыть. Пятнистая гиена среди голубых цветов…
Лакей подлил шампанского, и Беженцев, без жажды и ощущая в себе только разгорающееся пламя творчества, лениво провел губами по краям стекла.
Холодно и жжет… Это хорошо: холодный огонь и горячий лед…
«И это я опишу»…
Весело бежали по клеткам мозга образы и тени. Плыли красивые слова. Музыкой звучали сравнения…
— Это будет поэма. Поэма вина и ласки… Ласкового вина и пьянеющей ласки.
* * *
— О чем вы думаете, Эдвард?
Беженцев посмотрел на Ольгу долгим, недоумевающим взглядом.
— Сойдите на землю, Эдвард.
Писатель проснулся — как жаль прогонять настроение! — и засмеялся тягуче и принужденно. И, протягивая бокал, сказал, точно пропел:
— Выпьемте за мой сон.
— Пью, — тоже поет красивый голос. — Значит, Эдвард, вы спустились с неба на землю?
Да, теперь он, конечно, на земле. И отчетливо сейчас вспомнил, что только сегодня на обеде у Курчениновых все условились называть его «Эдвард», потому что дамы нашли его имя «Евтихий» слишком вульгарным для певца женской любви.
Да, он на земле. И видит пред собой глаза Ольги, такие открытые, прозрачно-голубые, как весеннее, влюбленное в солнце, небо.