Мягкие усы щекотали ее щеки, и ей хотелось продлить эту негу до бесконечности.
И, когда горячие губы коснулись ее губ, она ответила тихо и печально… И ей чудилось, что она целует того, Нику, склонившегося к ее губам за утешением… И что она прогоняет властью своего сердца ту, Надежду… Суровую, непреклонную, сухую.
А студент уже обнимает ее страстной рукой. Касается груди… И прижимает к себе и что-то шепчет, обжигая щеки ее огнем, еще неизведанным. И так приятно… И такое тепло разливается по телу…
Забвенья… забвенья… Прощай Ника…
Утром Маруся вышла из подъезда гостиницы и конфузливо улыбнулась в ответ на крики извозчиков, предлагавших свои услуги.
Она села на извозчика и торопила его, боясь опоздать к службе.
Оставшиеся извозчики пустили ей вдогонку несколько выразительных слов. Они всегда стояли у подъезда этой гостиницы и знали, кто входит туда и кто выходит…
А Маруся ехала, трепещущая и охваченная безумствами всей ночи, для нее до той поры неизвестными.
И в ридикюле у нее не лежал, а горел адрес студента…
Ложный, выдуманный адрес…
Украдкой глядя на него, Маруся мечтала о новом счастье, которое к ней никогда больше не приходило…
I
Сон под утро был тревожный. Снились сны молодые и прозрачные, как весенний воздух. Но какие-то злые тени прогоняли эти ласковые сны, и кошмары давили грудь, было тяжело на душе и хотелось поскорее проснуться, потому что надо было проснуться: поезд уходил утром, и Красинский, ложась спать, несколько раз внушал себе подняться не позже семи утра.
Тяжелые сны сменялись опять радостными. К Красинскому пришла с ранней лаской деточка, маленькая дочурка, — и он смеялся, лежа у себя в кабинете, и рассказывал деточке веселые сказки про двух птичек, упавших с дерева, и про козлика, который принес птичек в кухню к кухарке Ксении. По сказке выходило, что птички блеяли, а козлик пел, и Красинский громко смеялся, и радовался недоумению дитятки, ее изумленным глазенкам и убежденному поддакиванию.
— Да, да, — кивала головкой Аллюся, слушая сказку.
— Да, да, — кто-то сказал за дверью.
Сказал еще раз и еще раз. И голос превратился в резкий стук, и за дверями раздался уже оглушительный грохот, вызвавший сердцебиение.
Красинский вскочил с постели и громко крикнул:
— Кто там?
— Срочная присяжному поверенному Красинскому.
Щелкнул замок, и Красинскому почуялось, что в дверь сейчас войдет несчастие.
Но телеграмма ничего страшного не представляла.
Помощник Красинского телеграфировал из Москвы, что по наследственному делу Раменских необходимо получить весьма важный документ в городе Ананьеве. Дело должно было слушаться на будущей неделе, документ был, действительно, нужен и важен, и Красинский облегченно вздохнул.