И эти триста рублей положили начало его испытаниям.
Квартирная хозяйка, дородная и лицемерная полька панна Жозефина, всегда особенно внимательно относившаяся к Бореньке, по окончании им университета начала усиленно за ним ухаживать, часто заходила к нему попить чаю, поболтать и посплетничать насчет многочисленных квартирантов, у нее обитавших.
И в один прекрасный вечер, когда Боренька не удержался и сообщил, что тетушка «подарила ему по телеграфу» целых триста рублей, панна Жозефина, и без этого слишком хорошо знавшая состояние денежных дел своего квартиранта, вдруг проявила необыкновенную нежность и осыпала его невообразимым количеством комплиментов.
Боренька был скромный юноша, не знавший и боявшийся женщин. В редкие минуты совершенно бессмысленных, каких-то инстинктивных подъемов, за которые ему впоследствии бывало невыносимо стыдно, он с товарищами ездил к женщинам, покупал их дешевые ласки и возвращался домой, точно после совершенного преступления. И после этого еще более стыдился женщин. На улицах никогда не засматривал под шляпки, да и вообще не глядел на женщин. Знакомых у него не было. Жил он одиноко и угрюмо, хотя его сердце не раз бунтовало против такого уклада жизни и просило какой-то воли, о которой он, впрочем, и сам не имел никакого представления.
И когда панна Жозефина начала говорить с ним на самые важные и самые интимные темы жизни, он совершенно растерялся.
Панна Жозефина говорила довольно сносно по-русски, но яркий польский акцент звучал в ее словах слишком режуще.
— Не можно, — журчал ее голос и глазки маслились и странно пытливо смотрели на Бореньку, — не можно одному такому господину оставаться.
Звучало «оставаця».
И в мозгу у Бореньки точно маленьким острым молоточком кто-то долбил — «ця-ця-ця»…
— Не, не можно пану оставаться. И я уже все поняла, разумела. И прекрасная барышня, настоящая паненка уж тут есть… Есть… Как господин хочет…
— Но мне никого не нужно, — смущенно бормочет Боренька.
— Я и не говорю, — отвечает панна Жозефина. — Я не говорю. Но только господин должен иметь должность. Может быть самим господином прокурором, а, может, и даже адвокатом. Большие деньги иметь можно. А без жены…
Боренька решительно встал.
— Извините, хозяюшка, — но я, ей Богу, не понимаю вас. И вы, вероятно, ошиблись. Я думаю уехать на днях. Так что все ваши речи — ни к чему.
И лицо его пылало красками. И не надо было быть такой наблюдательной, какой была панна Жозефина, чтобы заметить, что Бореньке, в сущности, очень понравился весь этот небольшой и состоящий из неопределенных намеков разговор.