— Кубенко! Вы… Вы… — начал было что-то говорить Сережа, но вдруг, как-то странно всхлипывая, засмеялся и, неловко подняв руку, плеснул виски прямо в лицо Nicolas.
Молоденький офицерик стукнул кулаком по столу. Кто-то закричал «наглость» или что-то в этом роде. Nicolas бросился на Сережу с кулаками, но уже многоопытные лакеи стояли между подростками, и метр д’отель тащил Сережу к выходу.
— Налимонились, молодой человек! Так нельзя-с. Надо и пить умеючи.
Швейцар сердито распахнул дверь. Сережа очутился на улице, и тотчас же рядом появился Фома с Сережиною шапкою в руке.
— Что это, брат, с тобою приключилось! — гримасничал Фома, изумленный поступком Сережи. — За что ты его? Пойдем, однако, домой. Я тебя довезу, пожалуй. Потом объяснишь. Вот еще история, чёрт возьми.
Фома усадил Сережу на извозчика, и они поехали. За эти два часа опять подморозило, и шел снег, но сильный ветер сметал его с дороги, и санки то скребли полозьями по камням, то увязали в сугробах.
— Ах, как мне стыдно, Фома! Как стыдно! — бормотал Сережа, закрывая лицо руками.
То, что Сережа в ночном ресторанчике оскорбил Nicolas, угнетало его чрезвычайно.
«Как я мог унизиться до такой гадости? — думал Сережа, стыдясь самого себя и проклиная свою слабость. — Я опьянел тогда от виски. И виски тоже гадость и позор. И поступок мой — настоящая мерзость. Надо послать письмо Nicolas и все ему объяснить. Но как написать ему? Он все равно ничего не поймет».
В эти дни у Сережи началась вновь тоска по Верочке. И вечером однажды, не смея признаться самому себе, куда он спешит, вышел Сережа из дому торопливо и поехал на трамвае в Каретный ряд.
Ему отперла дверь все та же пахнущая мылом и щелоком кухарка и, узнав его, без доклада впустила в комнату, где Сережа в первый раз застал Тамару Борисовну.
— Посидите тут, — сказала кухарка, — подождите. Барышня сейчас занята.
— Мне, собственно, к Верочке… к Вере Борисовне, — пробормотал Сережа, но кухарка, не слушая его, побежала в кухню.
Из комнаты Верочки доносились громкие взволнованные голоса. Сережа узнал голос Верочки. У сестер, по-видимому, происходило объяснение весьма бурное.
— Ты должна ему прямо сказать. Он не смеет! Не смеет! — кричала Верочка.
Сережа не мог разобрать, о ком спорят сестры. Но они потом могли подумать, что он слышал их разговор, чего, быть может, они вовсе не желали. Сережа вышел в переднюю и громко сказал:
— Веру Борисовну можно видеть?
Но в это время в комнате Верочки раздались рыдания. Появилась, наконец, Тамара Борисовна. Увидев Сережу, она смутилась.
— Вы здесь? Вы давно здесь? Пойдемте ко мне. К Верочке нельзя сейчас. Она больна. Она совсем больна.