— И я тебя, Сережа, люблю, — прошептала Верочка. — Все дурное, что было, это только испытание нам… А все настоящее впереди…
Они говорили так торопливо, как будто бы давно собирались друг другу высказать все самое важное.
Но вдруг Верочка притихла и поникла.
— Верочка! Что с тобою? — заволновался Сережа, заметив, что она опечалилась.
— Ничего, так… Мне только кажется почему-то, что долго нам еще не быть вместе. Может быть, и лучше это… Тебе, Сережа, дальний путь предстоит, а мне нужен покой какой-то. Я уже устала, милый…
— Нет, нет. Мы вместе. Мы будем вместе, — бормотал Сережа, предчувствуя что-то страшное.
Вошла Екатерина Павловна и запретила Верочке говорить много.
— Ей нельзя. Ей вредно. Вы завтра приходите.
Она говорила мягко, но твердо, как сестра милосердия. А Верочка смотрела на нее с любовью. У Байдаровой с Верочкой была нежная дружба.
Сережа каждый день приходил к Верочке. И к Екатерине Павловне он привык, и она к нему. Почти каждый день приходил и Хмелев.
Сережа с удивлением замечал, как хорошо, ловко и нежно ухаживает Байдарова за больной девочкой. Что-то милое и родное было в этой Екатерине Павловне.
«Что это? — думал Сережа. — Не тот ли в ней свет, который светился в глазах старика в тот странный вечер в трактире? И в Хмелеве как будто бы этот же свет. Надо это заметить, надо обсудить…»
И Сережа думал об этом «необыкновенном» свете все чаще и чаще. Но печали его ничто еще не могло утолить. Верочка чувствовала себя так худо, лихорадка так неотступно ее сжигала, что врачи не советовали даже увозить ее из Москвы, как хотела Екатерина Павловна.
Все вдруг поняли, что уже поздно это, что дни Верочки сочтены.
Наступила весна. Зашумела Москва весенним шумом. Колокола звонили как-то особенно звонко; кричали грачи; звенели бурливые ручьи; по небу неслись облака, как паруса, измятые бурею…
И было что-то белое и синее в Москве. Как будто бы весеннее небо уронило свою голову на московские холмы.
А солнце все чаще и чаще светилось в золотых куполах, поблескивая в стеклах домов, и даже золотом своим делилось щедро с запоздавшими льдинами на Москве-реке.
Везде чувствовалась весенняя молодая суета. Но тем труднее, тем мучительнее было Сереже входить в комнату, где Верочка задыхалась в лихорадке.