— Папочка, к тебе…
Начальник, весь взъерошенный, поднялся с постели и сунул гостю руку, глядя куда-то в бок. Батюшка пожал руку обстоятельно, не спеша, и так же обстоятельно сел.
— Нездоровится? Это не иначе, как от переутомления. Вы бы валерьяновых приняли.
Начальник плотно запахнулся полами халата, продолжая смотреть на батюшку искоса и явно враждебно. Этого посещения он очень боялся после всех событий минувшей ночи. У батюшки душа как дубленая кожа на его сапогах. Поэтому он без всякой подготовки может ляпнуть такое…
— Леночка, — торопливо выговорил начальник. — Распорядись самоваром!
Когда дочь вышла из кабинета, плотно припер за нею дверь и, наклонившись над батюшкой, зашептал ему о чем-то очень горячо и убедительно. Незавязанный пояс с кисточками на концах волочился и дергался за его халатом, как хвост у опереточного черта. Батюшка кивал головой и крякал в ладонь.
Леночка довольна, что нашлось все-таки для нее достаточно приятное дело. Сама разостлала и расправила скатерть, прибавила в сухарницу свежего печенья. Потом наложила в вазочки варенья двух сортов и от каждого попробовала по ложечке. Подумала немного и спрятала вазочку с лесной земляникой обратно в буфет. Хватит попу и одного вишневого. Он противный и волосы у него масляные. Наверное лампадным маслом мажется по праздникам перед обедней.
К чаю начальник вышел уже не в халате, а в домашней тужурке. Он немножко стеснялся дочери и в ее присутствии невольно подтягивался. А батюшка казался ему сегодня каким-то особенно грязным и неряшливым. Начальник уныло смотрел на его жидкие волосы, которые обвисли тонкими сосульками над мясистыми ушами, на запятнанную и выцветшую рясу, на криво надетый потускневший крест. Удивлялся самому себе, — как это он мог много лет подряд дружить с таким человеком. И, принимая из рук дочери свой серебряный с вензелем подстаканник, твердо решил ввести попа в более тесные границы.
А батюшка был, как всегда, весел и доволен, звучно прихлебывал чай и с аппетитом уничтожал варенье и пирожное. На усах и в бороде налипли сахарные крошки.
— Так-то вот время летит! — говорил батюшка. — Глядишь, и моя дура епархиалка в невесты выскочит.
— Моя не дура! — хмуро отрезал начальник. И, хотя в этом ответе не было ничего особенно смешного или остроумного, батюшка откинулся назад и залился крепким и раскатистым хохотом. Леночка совсем обиделась. Больно закусила губу и сидела за самоваром, надутая и красная.
Батюшка перестал хохотать, отдышался. Принялся рассказывать, как он сам в молодости тоже был совсем глуп, а потом поумнел. Благодаря своей молодой глупости, даже жил с попадьей совсем бедно, по-нищенски, потому что стеснялся брать за требы. А когда поумнел, сейчас же сумел перевестись в городской приход и стал жить совсем иначе.