— Не надо ничего снимать, — неожиданно возразил Алексей. — Просто надо спеть перевод с польского.
— Ну как же это — «не надо»? Не снимать? Зачем же рвать сердца ветеранам? Вдруг кто-то из них действительно перенесёт себя в прошлое и ему станет плохо прямо в зале?
— Никому не станет плохо, поверьте мне. Всё, о чём я только что рассказал — больше никогда возвратится. Если этим людям посчастливилось пережить войну, то, значит, они — живые, разве не так?
— Разумеется, но только что из того?
— А из этого следует то, что гениальная уловка того поэта… его звали, кажется, Луи Фокс, — сегодня не сработает. Живая придёт к живому, у которого в сердце всегда отыщется надежда, и всё будет хорошо.
— Так уж и всё?
— Да. Старики вспомнят свою довоенную молодость и улыбнутся. И даже если эта улыбка окажется грустной, убить она уже никого не сможет.
— Ну и ну, — покачал головой Петрович.
— Думаешь, что так? — бросил Штурман Борису.
— Думаю, что можно попробовать. А русский перевод оригинального текста имеется?
— Надо поискать, — ответил Алексей и удалился в комнату.
Спустя несколько минут он вышел с листом бумаги и протянул его Штурману. Тот быстро пробежал текст глазами и заключил коротко:
— О'кей. Играем «Утомлённое…», то есть — как его? «Последняя неделя», «Последнее воскресенье». Короче, играем оригинальный вариант на два припева. Я уехал. Жду не позднее семи, скажите охране, что идёте ко мне, вас проведут.
* * *
Когда закончили репетировать «Последнюю неделю», Мария поинтересовалась у Алексея, в чём состоит причина его интереса к польской музыке — не жил ли он там перед войной и нет ли у него польских корней. Алексей в ответ покачал головой.
— Это музыка — польская только по месту рождения, а по сути она — наша.
— Как же так?
— Очень просто. Несмотря на политическую трескотню и убийственный национализм, довоенная Польша, равно как и Прибалтика, долгое время оставались продолжением России. Причём если у нас революция весьма многое поломала и изменила, а белая эмиграция, как ни пыжилась, в европейских столицах была обречена ютиться на задворках, то в довоенной Польше наш «серебряный век» не прерывался и оставил после себя много удивительного. Он был лишён страстности нашего красного пожара, но зато пожары человеческих страстей распалять умел по-настоящему. Когда-нибудь историки это оценят.
Как было условленно, ровно в семь часов вся компания собралась у входа в сверкающий огнями концертный комплекс. Правда, их прибытие едва не закончилось конфузом, поскольку все подходы были наглухо перекрыты полицией, и если бы Мария не смогла продемонстрировать суровому майору коробку с белоснежным концертным платьем, доказав тем самым, что она является актрисой, по причине перекрытия улиц следующей с пешим сопровождением, — видимо, концерт пришлось бы слушать на площади по трансляции под накрапывающим дождём.