— Я думаю, — ответил Алексей, — что подобного рода коммунизм — насмешка над тем, о чём когда-то мечтали у нас в России. Возможно, наша идея коммунизма была недоработанной и наивной, однако она предполагала постоянное и интенсивное развитие. Развитие как условие сохранения человеческой личности. И как значительно более высокую форму простого европейского трудолюбия, о котором вы только что говорили. Если же развития нет — всё цепенеет, и даже трудолюбие не очень-то помогает. Quand on vit, il n'arrive rien[74], как писал когда-то Сартр…
— Гениально, герр Алексей! Вот мы и добрались до самого главного — что станет с Европой? А вы, Мария, я вижу, слушаете меня с большим недоверием. Вы не согласны?
— Мне хочется верить, что с Европой ничего не случится. Вы вполне заслужили всю эту красоту и мир. И мне хотелось бы, чтобы этот мир, насколько возможно, был вечным.
— Спасибо за прекрасные слова! Я бы того же хотел желать! Но, увы, вечный мир — это обман. Когда уже совсем скоро Европа перестанет работать, когда прежде гордые и самодостаточные европейцы превратятся в получателей пособий и страховок от корпораций и государства и будут готовы удавиться за каждый даруемый им цент, они перестанут быть народом. Станут коллективным животным, готовым подобострастно припадать к питающим сосцам и в то же время — загрызть всякого чужака, кто осмелится покусится на эту привилегию. А это — война. Сперва этими чужаками будут посторонние: может быть, мусульмане, может быть — китайцы, мало ли у нас гостей, — однако вскоре придет время, когда люди одного прежде круга станут находить врагов внутри себя. Сопровождавшая человечество со времён каменного века борьба за обладание ресурсами власти и богатства сменится борьбой за обладание места в очереди, в которой раздают пищу, комфорт и здоровье. А для элит — борьбой за место среди тех, кто очередями управляет. И когда подобная метаморфоза в полной мере состоится, из европейцев выплеснется весь накопленный за века заряд эгоизма — они станут бороться друг с другом, доносить, преследовать, убивать… Вот именно этого я боюсь более всего!
Кончив говорить, Каплицкий протянул руку с бутылке с Petrus, разлил остаток вина по бокалам и тотчас же сделал глоток из своего. Было заметно, как его пальцы немного дрожат.
— Мне кажется, вы излишне драматизируете, — ответил Алексей после небольшого раздумья. — В природе и жизни редко получается так, чтобы какой-то процесс доходил до своего логического завершения. Обязательно случится что-то непредвиденное и результат окажется другим. Возьмём ваш пример: пусть вы тысячу раз правы, и европейцы, утратив привычку к труду, начнут грызться и гнобить друг друга в очередях за благами, которые им кто-то обязан предоставлять. Но, во-первых, этот «кто-то» — ничего не обязан, рано или поздно он сможет отключить кормушку. Во-вторых — если в очереди начнутся драки и воцарится хаос, в Европу сразу же хлынут волны голодных и целеустремлённых завоевателей. И тогда либо европейцы, повинуясь инстинкту самозащиты, сами вернутся к прежним традициям, либо все чудо-фабрики вместе с их хозяевами и очередями к местам раздачи благ будут сметены дикими ордами. Которые, осев на этой земле, начнут окультуриваться и подобно варварам, разгромившим Рим, через несколько поколений станут называть себя римлянами. В обоих случаях традиция будет восстановлена. У нас бы это всё назвали «диалектическим витком».