— Я Хрущёва не знал…
— Зато я знал очень хорошо. Он с тридцать пятого был у наших в разработке, жаль, что его не расстреляли, а ведь было за что. А что же произошло потом?
— Что произошло потом, я ещё не разобрался. В начале девяностых был вроде бы неудавшийся военный переворот, после которого началась приватизация государственных предприятий. Капитализм у нас теперь восстановлен однозначно, однако с Соединёнными Штатами мы по-прежнему едва ли не враги… Так мне показалось, во всяком случае.
— А с Германией?
— Вроде бы отношения ровные. Восточную Пруссию мы у немцев забрали, теперь это Россия. А вот Крым — отдали.
— Кому отдали? Немцам?
— Да нет, Украине.
Петрович, начинавший понемногу привыкать к невероятным новостям, здесь не смог сдержать своего крайнего изумления:
— Если бы отдали Крым немцам, туркам — я бы ещё мог понять. Но чтоб Украине? Они что, у тебя там, в Кремле, — все конечные идиоты?
— Почему это — у меня? У нас с тобой, товарищ сержант госбезопасности, теперь у нас с тобой!
— Извини, лейтенант, — Петрович отёр выступившие на лбу капли пота. Потом, помолчав, продолжил. — Я, честно тебе сказать, не предполагал таких изменений… Новые одежды, автомобили, радиотелефоны — за семьдесят лет всё это могло и должно было поменяться, но вот СССР, Украина, Хрущёв… Куда же Сталин смотрел?
— Но ведь изменения происходили не сразу. Союз после смерти Сталина ещё почти сорок лет держался. Я пока ещё не успел разобраться в международной обстановке за эти годы. Видимо, кто-то нас сильно подвёл или мы отчего-то не выдержали соревнования с капиталистами.
— Не думаю, что было именно так, — грустно ответил Петрович. — В людях всё дело, поверь мне, в людях. Мы хоть с ними всего второй лишь день, но не так уж мало повидали. И вот что я тебе доложу: я не увидел новых людей. Те, что живут здесь сегодня, ничуть не лучше нас, а в чём-то, возможно, даже хуже. У меня из-за моей работы, ты знаешь, не было возможности помногу газеты читать, поэтому я всегда понимал коммунизм не как в газетах писали, а по-своему. Так вот, я понимал коммунизм не через общность женщин и посуды, а через нового человека. Который будет умнее, лучше и совершеннее нас. Только ради такого потомства и можно было терпеть голод и холод, предательства, доносы, убивать врагов, не думать о себе и не жалеть других. Только ради грядущего нового человека! А коль эта затея с новыми людьми не сработала — что ж! Оно тогда даже и лучше, что всё пошло под откос. Тут бы и сотня Сталиных не помогла!
— Что ж, по-твоему, случилось с людьми?