Раз я уходил куда-то один и, вернувшись домой, нашел ее спящею. Я довольно долго любовался на ее разметавшуюся фигуру, и она мне живо напомнила прекрасную статую «умирающей вакханки» Foliini, одного из малоизвестных итальянских скульпторов. Она лежит и борется с агонией. На полузакрытые глаза ее, в дремотной неге, величаво, торжественно спускается сон смерти. Лицо еще жаждет вакхических наслаждений, еще не остыл на нем пыл страсти, но вместо него уже пробегают судороги страданья. Опрокинутая пустая чаша выпала из ослабевших рук. Растрепанный венок из винограда спадает с головы. Она подняла руку, как будто призывая еще сладость жизни и ее жгучие восторги… Но все напрасно! Все кануло, безвозвратно, в холодную вечность…
Мне стало невыносимо грустно. Я вышел на балкон. Кругом была тишина, была какая-то унылая, мертвая пустыня, было сонное царство смерти, среди тихих, дремлющих вод грустных каналов. Печально, беззвучно сновали гондолы по молчаливым водам, неслышно причаливая то к одному, то к другому крыльцу. Молча выходили из них седоки, молча скрывались они за угрюмыми тяжелыми дверями. Жизнь как будто оставила город, и он стоит, погруженный в воспоминанье когда-то шумных и славных былых времен.
Иногда, по вечерам, мы ходили с Джулией на площадь Св. Марка. Там так же было все пустынно. Кое-где тихо болтали какие-то синьоры около столиков, расставленных вдоль галереи с галантерейными магазинами. К ним подходили букетьерки и молча предлагали им маленькие букетики фиалок и розаны. Ни шума, ни крика. Мы молча садились тоже за столик около Cafe del Oriente и молча выпивали по чашке плохого шоколада. Тихо зажигались газовые огоньки кругом всей громадной площади. Тихо струились флаги на высоких шестах около собора Св. Марка и тихо поднимался над площадью, в глубине тёмно-синего неба, сияющий месяц.
Эта глубокая, невозмутимая тишина, мне кажется, всего сильнее действовала успокоительно на нервы Джулии. Она уже не возбуждалась от внезапных криков и спокойно слушала разнощиков, которые почти целый день выкрикивали.
— Aqua. fresca! Aqua frecca! Свежей воды!
Она даже смеялась, когда продавец туфель распевал зычным голосом:
— Eccolo, Signori! Papussil Papussi! Al Papussaro!
Ho среди этой благодатной, врачующей тишины болезнь всё-таки не дремала и делала свое дело. Она сказывалась в нервной дрожи, в пароксизмах лихорадки, быстро уносивших ее силы, и, наконец, в удушливом кашле, который все чаще, настойчивее являлся и всегда, в конце его, кровь бросалась горлом.
В конце мая от Джулии осталась одна тень. Она страшно похудела и на ее впалых щеках выступили два резких розовых пятна. Громадные глаза горели ярким зловещим блеском, и грустная, болезненная улыбка почти не сходила с алых губ. Углы рта постоянно приподнимались и выказывали прелестные белые зубки.