Страшно и холодно Гризли. Подле неё лежит холодный мертвец. Улетела отстрадавшая душа.
— Гриша! — говорит Гризли, поднимая его головку с колен.
— Гриша! пойдем, милый!
— Куда? — говорит Гриша спросонья. — Я спать хочу.
— Пойдем, милый, пойдем, брат мой, — и она целует его липнущие от сна глазки. — Пойдем на свет, на чистый воздух. Здесь душно, темно…
Поднялся Гриша. Встали, идут.
Спотыкается сонный Гриша.
— Сюда! сюда! — говорит Гризли, — осторожно обходя спящих и доводя его до выхода. — Постой, я вперед пойду. Обопрись об меня!.. — И они сходят. Идут через горницы без шума и отворяют перед ними двери невидимые руки.
Прояснело. Яркия звездочки мерцают. Дремлет ясная зорька.
— Куда-же мы пойдем? — спрашивает отрезвленный Гриша, протирая глаза. — А мама?
И Гризли обняла его.
— Её нет, Гриша. Она отлетела, — шепчет она.
Совсем встрепенулся Гриша.
— Как отлетела?..
Гризли складывает его ручку, складывает вместе три, пальчика и крестит его большим крестом.
— Приими и упокой, Господи, — говорит она, — новопреставленную рабу Анну!
Гриша посмотрел на нее своими ясными, голубыми глазами, задрожал, затрясся и зарыдал.
— Мамонька моя!.. Родимая!
Гризли обняла его, прижала к груди.
— Гриша!.. Я твоя мама. — Я твоя сестра, я не покину тебя.
— Пусти, пусти меня к ней! Я проститься хочу.
— Не ходи, Гриша, — говорит Гризли, не пуская его, — не ходи, милый, родимый мой! — Оставь мертвым хоронить мертвых. Тебя схватят, сиротинку.
Гризли увлекла его. Упираясь и плача, припав к плечу её, шел он по мокрому песку, по грязным лужам.
И шли они долго, шли мимо спящих заведений, мимо осокорей дупластых.
Насторожив уши, смотрели на них собаки, а в вышине небесной мерцали звездочки. Шли они дальше, дальше, в поле пустынное, и пропали вдали.
А страннички мирно храпели, усталые от далекой путины. Стала заниматься утренняя зорька, и проснулись они, потянулись, стали вставать и креститься, стали толкать, будить маму Гризли… И не добудились. Поднялась суматоха.
— Вишь нехристи оголтелые! — кричала оторопелая хозяйка, чуть не плача, грозно поднимаясь, спеша по лесенке, — каку беду наделали! Мертвое тело навязали! Господи, не попусти!
«Мертвое тело! мертвое тело!» — гудит в ушах у странничков, угрюмо обступивших холодный труп и молча кидавших медные копейки на бедное рубище усопшей.
VIII
Осиротел старый дом. Угрюмо стоит он, погруженный в глубокое горе.
В его парадной зале, в середине её, на черном бархатном катафалке, с серебряными княжескими гербами, стоит серебряный глазетовый гробик, и лежит в этом гробике Гризли, в белом кисейном платье, вся усыпанная цветами, — лежит хозяйка старого дома и спит сном тяжелым. Не могли разбудить её ни няня родимая, ни милая мисс Бат, ни тетка старуха, ни старый доктор.