— Гриша! что ж ты не узнал меня? — Гриша! — И она обняла его крепко. — Ведь это я, сестра твоя… Пойдем, пойдем ко мне! — И она ведет его мокрого, босоногого.
— Матушка! — шепчет няня. — Родная моя, что это, ясочка моя? — и крестится, и не может надивиться.
А Гризли привела своего брата прямо в свою спальню, сажает его, мокрого, грязного, на бархатный табурет; и Гриша совсем одурел, широко раскрыл рот и руку в него сунул, и не может надивиться на все, что перед его глазами совершается, точно в сказке волшебной.
— Родная ты моя, радостная, княжна моя ненаглядная! — Да откуда этот мальчишка взялся, простой деревенский мальчишка? Чудо Господне! — Да не бес ли это, матушка?.. Да не обнимай ты его! Смотри, он всю тебя перепачкал.
— Ничего, няня, все это снаружи; только внутри было бы чисто.
— Да откуда-же это? — Кто это? Звездочка моя!
— Брат мой, няня, брат мой от Бога! Няня, люби его, целуй его!
— Куда его целовать, — его сперва вымыть надо… Что расселся перед барышней? — Ведь это княжна, дурень, — понимаешь ли ты?
— Ничего, няня, он не понимает. — Не тронь его. — Он младенец невинный, добрый мой, — и Гризли гладит, его, расправляет волосы, что копной торчат на головке Гриши.
— Господи! Господи! Да ты сама-то сядь! Ведь еле движешься, дрожишь вся. Сядь, родненькая! — И няня усаживает Гризли на кроватку. — Господи! не верится все мне: из мертвых восстала!
А Гриша на все смотрит, дивуется — на резной потолок, на бархатные ковры, на золоченые обои.
— Гриша, милый мой, — говорит Гризли. — Садись здесь, садись возле меня.
— Куда его — ужасается няня. — Куда, поганый, на княжескую постельку!.. Матушка родная, ведь его прежде всего вымыть надо. Так-таки просто в корыто да мочалкой, да щелоком; ведь он ровно свинья: весь в грязи!
— Нет, нет, няня; его прежде накормить надо: ведь он целые сутки ничего не ел. Давай нам есть скорее!
— Куда сутки! — ворчит няня. — Целых шесть суток сама не ела, не пила. Ох, Господи!
И идет няня, кричит сенных девушек, лакеев, буфетчиков.
А Гризли смотрит на Гришу и не может насмотреться. Встают в её памяти, выходят одна за другой сцены из их странствования.
Тихое, холодное утро. Солнышко только-что показалось. Идут они мимо длинной деревни. Подходят под каждое окошечко.
— Батюшки, матушки! Царствия Небесного радетели, сотворите милостыньку Христа-ради!
Но молчат окошечки, упорно закрытые, не открываются; не подается милостыня Христа-ради.
— Давая петь! — говорит Гриша. — Мамонька покойная меня научила.
И встают они под окошечко и жалобно раздаются в утреннем воздухе их детские голоса: