И вдруг она протянула одну из своих белых, стройных, неподражаемых рук, и указывая на клавиши рояля, произнесла повелительным звучным голосом, как музыка страсти.
— Играйте, пойте, сэр, дальше, вы должны играть, там— есть еще куплеты.
И Артингсон, не понимая почему она приказывает, и почему он повинуется, и не отводя глаз от этих чудных глаз, которые приковали его какими-то непонятными чарами, заиграл и запел:
Безумье блаженства, безумье страданья,
Бренные струны сердца людского!
Горе и радость, смех и рыданье,
Туда-ль вы стремитесь, где вечное Слово,
Где вечной любви и сиянье, и трепет?
О! милый друг, друг желанный ты мой,
Кто беспокойному сердцу ответит?..
Море любви ему в вечности светит.
Светит желанный покой!
И когда мистер Артингсон кончил последнее слово, когда замер последний звук под его дрожащими пальцами, то опять совершилось что-то необыкновенное. Все, которые были в комнате, все обступившие и слушавшие Артингсона, молчали и недоумевали, что это значит, даже седой мистер Литль, распрямив свои черные брови, смотрел на всех, и все с недоумением поглядывали друг на друга. Что это? Разве в первый раз в жизни они слышат музыку, разве перед ними гениальный виртуоз? Отчего же они все возбуждены, потрясены этими звуками, этими странными словами, этой неопределённой, дикой, в её фантастических порывах, песни. Что это такое?
Но только что кончил Артингсон, и не прошло, не разрешилось это сомненье, как случилось опять еще более удивительное и необъяснимое.
— Играйте, играйте же сэр, — произнесла она все тем же звучным, повелительным голосом.
Что же такое играть дальше? — подумал он — и сам не свой, не зная, что делает, он ударил по клавишам и с первыми аккордами аккомпанемента, она, она сама запела страстным и нежным, звучным контральто:
Бессильное чувство, бессильное слово!
Ты рвешься, ты стонешь в тяжелых оковах,
Ты пробуешь сбросить цепи земные
И унестись в небеса голубые!
Но что ж там обнимет, что тебя встретит?..
О! милый друг, друг желанный ты мой!
Кто беспокойному сердцу ответит?..
Море любви ему в вечности светит,
Светит желанный покой!
И когда вырвался последний звук из её высокой груди и, задрожав, заплакав, исчез в воздухе, то все окаменели, даже мистер Пепчинс раскрыл свой маленький ротик. Но разумеется больше всех был поражен сам Артингсон, и он имел полное право быть изумленным и даже окаменеть в его изумлении. Он вскочил как безумный, не зная, где он, кто перед ним, фея, волшебница, злой демон, ангел. Ведь то, что она теперь пропела, он не вверял никому, он сам забыл, совершенно забыл этот третий куплет; он даже забыл, что существует этот куплет, и вдруг она, она пропела его… Кто же она? Какая непонятная, невиданная сила в этой девушке!..