Но тогда это никого не беспокоило, это вообще было неважно, и какое-то время было неважно, только потом вдруг начались перемены. Союз распался, и вся страна стала перестраиваться на новый лад.
И уже когда я ходил в третий класс у пятерых пацанов были новые разноцветные куртки, а в шестом — у всех, кроме одного, который всё равно ходил в перешитой отцовской куртке. Я не знаю как сейчас, но тогда подобное было очень унизительно.
Неожиданно, в один прекрасный день, люди разделились на «богатых» и «бедных». Во всяком случае, у детей это было очень сильно заметно.
И моя эта ненавистная куртка сразу говорила всем о том, что мои родители «бедные» и неудачники. А я — нищий.
У всех мамы с папой, кто на рынках торговал, кто в Турцию ездил — вещи на продажу возил, кто-то кооперативы пооткрывал, даже те, кто работал на предприятиях, и то крутились как-то, а мой папа как был обычным рядовым художником на пищевом комбинате, так и остался.
И если раньше комбинат давал заказы, то в девяностых закрылся, и папа ушел в глубокую депрессию, но не на другую работу. Так что тянула нас только твоя бабушка Лиза, но и у неё в НИИ сложности были, а папа совсем не работал, только целыми днями стоял дома у окна, смотрел на березу, которая росла неподалёку, вздыхал о том, как жизнь быстро проходит, и говорил «Удивительно, какая кругом бездуховность. Что деньги сделали с людьми? Как жить с этим?».
Так что, когда мне было пятнадцать, я мог нормально питаться только у твоей мамы в гостях, потому что традиционный куриный суп и картошку мой высокодуховный папа обычно съедал ещё до того, как я успевал вернуться из школы.
И это тогда, когда люди уже заграницу отдыхать ездили и покупали иномарки. У всех ребят в школе давно были магнитофоны и плееры, но не у меня. Поэтому, из-за того, что я «нищий», со мной мало кто общался.
Знаешь, ведь это же очень неприятно, когда оценивают не твой ум, не личные качества, а есть ли у тебя пейджер или видак. И если нет, то ты — изгой. Дрянной и ущербный.
В итоге я сам тогда пошел и устроился в палатку — видеокассетами торговать. И ничего, как оказалось, страшного со мной не произошло, и никакой «Золотой телец», как говорил мой папа, меня не поработил, а просто я смог есть по-человечески и одеваться по-человечески, и не чувствовать себя хуже остальных.
А когда мы с твоей мамой поженились, я ей и себе клятву дал, что деньги у нас в семье будут всегда, понимаешь?
Что я буду таким родителем, который может обеспечить своего ребенка всем, что нужно, чтобы ему никогда не было стыдно перед другими, понимаешь? — папа задумчиво помолчал. — И очень желаю тебе, Тоня, попытаться стать безупречным родителем.