– Так мы сейчас с Максом тебя заберем…
– Я уже дома.
Лизе стало стыдно.
– Как же ты поднялся по лестнице? – глупо спросила она.
– Любви захочешь, еще не туда поднимешься. Серьезно, Лиз, давай скорее, я что-то не могу уже терпеть.
Осторожно ступая, чтобы не разбудить детей, Зиганшин вышел из своей комнаты.
Он чутко прислушивался к скрипу каждой половицы и оттого расслышал тихий плач, доносившийся из комнаты Светы.
Крадучись, как разведчик, он поднялся на второй этаж и немного постоял в темноте под дверью Юры. Там было тихо, и Мстислав Юрьевич рискнул заглянуть. Мальчик спал с важным и сосредоточенным выражением лица, какое всегда делается у детей во сне.
Он постучался к Свете и, не дождавшись ответа, вошел. Девочка лежала, укрывшись с головой, и плакала.
Зиганшин сел на пол возле ее кровати и пожалел, что сам давно разучился плакать.
«Какая сволочь, – тоскливо подумал он о себе, – поселил детей у себя и даже не спросил, хорошо ли им, не хотели бы они жить в своей квартире… Худо-бедно обеспечил их пропитанием и решил, будто все в порядке. Раз они спокойные и не закатывают истерик, стало быть, смирились. Полез за каким-то чертом в расследование это идиотское, пытаюсь из совершенно разномастных кусков сложить единую картинку и не вижу, как нужен своим детям. Вот я молодец, решил горе утопить в работе, а дети пусть сами как-нибудь. В те редкие дни, что я видел их раньше, я был с ними весьма строг, чтобы не сказать хуже, конечно, они меня боятся, и боятся, что я их накажу или выкину, если они будут при мне горевать».
Света затихла.
– Ты плачь, плачь, – сказал Зиганшин, – я просто рядышком посижу, чтобы тебе не так страшно было.
– Мне не страшно, – всхлипнула она.
– Даже мне, и то страшно, – он легонько пожал высунувшуюся из-под одеяла пятку, – но мама все равно рядом, просто мы не можем с ней поговорить. Когда я был примерно такой, как ты, заболел корью, твоя мама ухаживала за мной, заразилась, попала в больницу, и я ездил ее навещать. Меня не пускали, только принимали передачи и разрешали поторчать под окнами. Я бегал, махал руками, кричал и знал, что Наташа на меня смотрит, хотя мне не было ее видно через стекло. А пока ехал к ней, мечтал, что порядки в больнице изменились и свидания разрешили, и придумывал, что ей рассказать. Сочинял целые истории, даже привирал немного в уме, но меня так и не пустили ни разу.
– Ни разу?
– Не-а. А когда она выписалась, я все свои истории забыл. А сейчас вспоминаю. И ты вспоминай. Как грустно тебе станет, сразу зажмурься покрепче и вспоминай. Мама рядом и смотрит на тебя, просто ты ее не видишь, вот и все.