– Почему, Володя? Ты сам говоришь, что честный, порядочный человек. Как же ты мог бросить меня, совсем девчонку? Неужели совесть ни разу тебя не упрекнула за это?
– Слушай, ну, это было давно, мы… Я не думал, что ты так серьезно все это воспримешь…
– Нет! Хватит! – оборвала она. – Я уже тысячу раз слышала эту белиберду: «Мы были детьми… Мы ничего не понимали…» Во-первых, даже дети не совершают поступков без причины. Во-вторых, тебе было уже семнадцать, это не очень-то детский возраст. Наш дед в твои годы в Гражданскую полком командовал. Скажи мне правду, Володя, правду! – требовательно говорила она. – Что во мне не так? Я же не кривая, не хромая… Почему ты сбежал?
Он, не оборачиваясь, ткнулся лбом в оконную раму, судорожным движением нашарил в кармане папиросы, глухо выговорил:
– Не знаю… Мне сложно объяснить… Просто ты… Ты была такой смелой, отважной. Ты ничего не боялась, ни родителей, ни людей, ни осуждения. Ты сразу все решила, и ничто не могло заставить тебя отступить. А я… Я просто испугался, наверно, что не смогу так, что струшу в последний момент. Мне страшно стало, что я рядом с тобой окажусь слабаком, не выдержу твоего мужества, твоей силы. Помнишь, когда твоя мать тебя ударила… Я много лет потом видел перед собой твое лицо, с красным отпечатком ладони на щеке. Понимаешь, я должен был защитить тебя. Не как мужчина, так хотя бы как брат… Я же всегда говорил тебе: «Ничего не бойся, я рядом». А получилось, что не смог, ничего не сделал, просто стоял и смотрел…
Он покачал головой, вытащил наконец папиросу из пачки, бросил вполоборота:
– Слушай, ты что, правда думала об этом все эти годы?
– Некоторые вещи не так-то просто забыть, как бы ни хотелось, – отозвалась Инна. – Иногда кажется, что ерунда, ничего особенного, а последствия потом приходится расхлебывать всю жизнь.
– Ты о чем? – не понял Володя.
Она посмотрела на него как-то странно, словно взвешивая, сказать о чем-то или промолчать, и, наконец, качнула головой:
– Неважно, забудь.
Володя развел руками. Инна, неотрывно глядя на него, произнесла свистящим шепотом:
– Значит, слишком сильная, так? Слишком решительная… Вот и Тимоша говорит, что со мной рядом страшно, тяжело. Но я бы научилась, Володя. Если бы ты только захотел, я бы научилась быть слабой, мягкой, беспомощной. Я бы всему научилась ради тебя…
Она сделала, наконец, последний шаг, не смея дышать, уткнулась в его спину, чувствуя, как сладкой болью отдается во всем теле идущее от него тепло, его терпкий, мужской запах, как судорожно, прерывисто колотится в груди сердце. Ее руки обвились вокруг его крепкого торса, тонкие длинные пальцы проникли под рубашку, коснулись гладкой кожи, под которой упруго бугрились мускулы. Володя обернулся, и она дотянулась до его губ, почувствовала, наконец, их кружащие голову тепло и свежесть. И в то же мгновение всей кожей ощутила, что он не отзывается, не реагирует на ее прикосновения. Прошлое не желает возвращаться, ей больше не под силу зажечь в нем огонь, вызвать дрожь в его больших крепких руках, заставить голову сладко кружиться. Он ничего не чувствует к ней, ничего. Господи, какое страшное, мучительное поражение!