— Вы подпишете расписку, что уступаете права на данную игру. Остальное сделают мои юристы. Я немедленно плачу три тысячи франков наличными.
— Разве это деньги для людей в воздушном путешествии?
— Хорошо, назовите вашу цену.
— Сегодня прекрасный день, поэтому цена действительно символическая — семь тысяч.
Месье Готьер покачал головой.
— Это невозможно.
— Что означает «возможно»?
— Три тысячи сто франков. Вы не сможете продать эту игру дороже в России, покупатель должен уметь читать и считать.
— Но я лечу в Швейцарию. Ради того, что наличными, могу сделать скидку. Шесть тысяч пятьсот.
— Три тысячи сто пятьдесят. Это все, что я могу.
— Рубль растет. Удачные инвестиции требуют рисковать деньгами. Посмотрите, как они азартно играют.
— Три тысячи двести…
В конце концов сошлись на четырех тысячах двухстах тридцати, и Готьер принялся тут же сочинять договор.
«Сейчас накатает чего-нибудь, и залетишь на миллион».
— Я приглашу супругу прочесть, — сказал Виктор. — Эмма всегда читает мои бумаги. Семейная традиция.
Коридор за распашными дверьми с толстыми, армированными проволочной сеткой стеклами и круглыми молочными плафонами под потолком встретил Виктора полумраком и легким ветром с запахом озона из вентиляционных отдушин. Дверь каюты не подалась нажиму на ручку, и Виктор спокойно вставил ключ в скважину.
В свете незашторенного иллюминатора посреди узкого пенала каюты стояла полуодетая Эмма; она вскрикнула, и Виктор тут же ретировался, прикрыв за собой дверь.
Было о чем задуматься. Но не о прелестях спутницы.
На обнаженных загорелых плечах Эммы он заметил неровные, cпускающиеся вниз к лопаткам, тонкие светлые полоски. Шрамы.
Он не успел осмыслить своего нового открытия, как дверь приоткрылась и в ней спокойно показалась Эмма.
— Заходите же, — сказала она равнодушно и без привычной надменности. Случившееся, похоже взволновало ее: платье на груди вздымалась от глубокого дыхания и чуть раздувались ноздри. — Я переодевалась для полуденного сна.
— Да я, собственно, вот с чем. Тут иностранец предлагает четыре тыщи за игру. Франками.
— Вот как? А я и не знала, что вы шулер.
— За авторские права на игру. «Монополия», помните, за столом.
— Ах, да… — медленно протянула она. — Чувствуете подвох?
— Мы живем в неидеальном мире, мадам. Вы могли бы посмотреть документ, который он предлагает подписать? А то вляпаемся. Или, может, просто отказаться?
— От четырех тысяч франков? Неразумно. Подождите, я переоденусь и выйду.
…Сделку отметили в буфете кают-компании. Но даже и после рюмок мартеля, которые Виктор, к удивлению месье Готьера, тянул медленно, чтобы не притупить бдительность, его не оставляло чувство тревоги. Что-то было не так, слишком легко дались эти деньги, а расписка в том, что он, Виктор Еремин, переуступает права на придуманную им игру, казалась филькиной грамотой. На всякий случай он пощелкал пальцами по бумаге записки, чтобы проверить, не написана ли она стряхивающимися чернилами и погладил поверхность листа, пытаясь выявить подклейку. Все чисто. Похоже, если Готьер затеял аферу, ему была нужна не подпись.