— Вижу, — попробовал закурить доктор, но спичку задуло.
Задуло и вторую. Стало заметно, что ветер усилился и снег пошел хлопьями. Они падали на спины лошадей, забивались по углам капора, щекотали лицо доктору, шуршали на пенсне.
Он закурил, вглядываясь вперед:
— А сколько верст до Долгого?
— Верст сямнадцать.
Доктор вспомнил, что станционный смотритель называл другую цифру — пятнадцать.
— По такой погоде часа за два доедем? — спросил Платон Ильич.
— Да кто ж его знает? — усмехнулся Перхуша, надвигая шапку от снега совсем на глаза.
— Дорога-то ровная.
— Тут дорога справная, — кивнул Перхуша.
Дорога шла по полю с кустами, ее было видно и без редких вешек, торчащих из снега. Поле сменилось редколесьем, вешки кончились, но зато справа в дорогу влился санный след, что сразу обозначило дальнейший путь и приободрило доктора: кто-то проехал по их пути совсем недавно.
Самокат ехал по санному следу, Перхуша легко правил, доктор курил.
Вскоре лес подрос и сгустился, дорога пошла низом, самокат въехал в березник, и Перхуша потянул на себя вожжи:
— Пр-р-р-р!
Лошади встали.
Перхуша слез, завозился сзади под капором.
— Что такое? — спросил доктор.
— Лошадок накрою, — объяснил возница, выпрастывая свернутую рогожу.
— Правильно, — согласился доктор, щурясь на пургу. — Снег пошел.
— Снег пошел.
Перхуша накрыл капор брезентовой рогожей, пристегнул по углам. Сел, чмокнул губами:
— Н-но!
Лошади тронули.
«В лесу ехать спокойней — тут одна дорога, видная, никуда не денешься...» — думал доктор, смахивая снег с воротника.
— Давно ты решил малыми лошадками заняться? — спросил он Перхушу.
— Года четыре тому.
— А чего?
— Брательник у меня в Хопрове помер, Гриша, у него двадцать четыре конька осталось. А жена, знамо дело, ими заниматься не пожалала. Говорит: продавать буду. Тут меня ангел Божий сподобил спросить: а почем? По три целковых за штуку. А у меня тогда шестьдесят рублев было. Я говорю: давай куплю у тебя за шестьдесят. И сторговались. Взял их в лукошко да и понес к себе в Долбешино. А тут как раз и подвезло: хлебовоз наш, Порфирий, в город подался с сыном. Я у него и самокат прикупил недорого и еще лошадок поменял на радио. И стал заместо него хлеб возить. Тридцать целковых. На то и живем.
— А чего ты обыкновенную лошадь не купил?
— Обнакнаве-н-ну-ую! — вытянул вперед губы трубочкой Перхуша, отчего профиль его стал совсем как у галчонка. — На нее сена не накосишьси, на обнакнавенную-то. Я ж, барин, один, как выпь на болоте, куда мне сено ворочать! На корову-то косишь, косишь, не накосисси. Я и корову-то нынче не держу, бросил. А на малых — любо-дорого: полосу клевера посею, скошу, высушу — им на всю зиму. Овса им намелю, водицу налью — вот и вся недолга.