Мельничиха засмеялась, грудь ее заходила, и муж закачался на ней, как на волнах.
«Может, и впрямь остаться?» — подумал доктор.
Он поискал глазами по добротно проконопаченным стенам часы, но не нашел, полез было за своими, но вдруг увидел маленькие, светящиеся в воздухе желтоватые цифры над металлическим кружком, лежащим на швейной машинке: 19:42.
«Могли бы попробовать к полночи туда добраться... А если заплутаем, как она говорит?»
Он отпил чаю.
«Остаться, а засветло встать. Если метель перестанет, доедем за часа полтора. Ну, вколю я им вакцину-2 на восемь часов позже. Это терпимо. Ничего страшного не случится. Напишу объяснительную...»
— Ничего страшного не случится, ежели вы завтра туда приедете, — словно угадав его мысли, произнесла мельничиха. — Выпейте еще водочки.
Покусывая нижнюю губу, доктор еще глянул на светящиеся в воздухе цифры, раздумывая.
— Так остаемся? — перестал жевать Перхуша.
— Ладно, — досадно выдохнул Платон Ильич, — остаемся.
— Слава Богу, — кивнул Перхуша.
— И слава Богу, — почти пропела мельничиха, наполняя стаканчики.
— А мне? А мне? — заворочался на груди мельник.
Она капнула из бутылки в наперсток, передала его мельнику.
— Бывайте здоровы! — Она подняла свою стопку.
Доктор, Перхуша и мельник выпили.
Закусывая ветчиной, доктор обвел глазами горницу уже как место не просто остановки, а ночлега: «Где же она нас разместит? В другой избе. Угораздило заночевать, надо же. Черт побери эту метель...»
Перхуша же успокоился и разомлел. Ему стало сразу тепло, он был рад, что не придется сейчас ехать в темень, плутать, ища дорогу, мучаясь самим и мучая лошадей, что лошади ночь проведут в тепле на конюшне у мельника, что Перхуша задаст им овсяной крупы, мешочек с которой у него всегда припасен под сиденьем, и что сам он выспится здесь, вероятней всего на печи, в тепле, что противный мельник его не тронет, что они уедут рано утром, что он, доставя доктора в Долгое, получит от него пять рублей и поедет домой.
— Ладно, может, оно и к лучшему, — произнес доктор, успокаивая себя.
— К лучшему, — улыбнулась ему мельничиха. — Я вас наверху положу, а Козьму — на печку. Наверху у нас покойно, тепло.
— Ох, чтой-то у меня ногу пересадило... — морщась своим пьяным личиком, пропищал мельник, хватаясь за правую ногу.
— Спать тебе пора. — Мельничиха взяла его, чтобы снять с груди, но в этот момент мельник выронил свой наперсток и он, прокатившись по большому телу мельничихи, упал под стол.
— Ну вот, Семен Маркыч, и стакан ты потерял. — Любовно, словно ребенка, мельничиха посадила его перед собой на край стола.