— Дядь Козьма! — позвал Васятка, бережно опустив саквояжи на пол.
Никто не отозвался.
— Нешто на двор пошел? — Васятка обернул к доктору свое широкое веснушчатое лицо со смешным, словно облупленным, розовым носом.
— Чаво там? — раздалось на печи, и показалась взлохмаченная рыжая голова с клочковатой бородкой и заспанными щелками глаз.
— Здоров, дядь Козьма! — радостно выкрикнул Васятка. — Тут вот дохтуру в Долгое приспешило, а казенных на станции нетути.
— И чаво? — почесалась голова.
— А вот свез бы ты его на самоходе-то.
Павел Ильич подошел к печи:
— В Долгом эпидемия, мне непременно надо быть там сегодня. Непременно!
— Эпидемия? — Хлебовоз протер глаз большими заскорузлыми пальцами с грязными ногтями. — Слыхал про эпидемию. Завчера на поште в Хопрове говорили.
— Меня там ждут больные. Я везу вакцину.
Голова на печи исчезла, послышалось кряхтение и скрип ступенек. Козьма спустился, закашлялся, вышел из-за печи. Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных. Лицо его, востроносое, заплывшее со сна, было добродушным и пыталось улыбнуться. Он стоял босой, в исподнем перед доктором, почесывая в своей рыжей, взъерошенной шевелюре.
— Вак-цину? — произнес он уважительно и осторожно, словно боясь уронить это слово на свой старый, истертый и щелястый пол.
— Вакцину, — повторил доктор и стянул с головы свой лисий малахай, под которым ему тут же стало жарко.
— Так ведь мятель, барин. — Перхуша глянул в подслеповатое окошко.
— Знаю, что метель! Там больные люди ждут! — повысил голос доктор.
Почесываясь, Перхуша подошел к окошку, обложенному по краям рамы пенькой.
— Я вон нынче и за хлебом не поехал. — Он смахнул пальцем проталину, проступившую в оконном инее от печного огня, глянул. — Ведь не единым хлебом жив человече, так?
— Сколько ты хочешь? — потерял терпение доктор.
Перхуша оглянулся на него, словно ожидая удара, молча пошел в угол справа от печи, где на лавке и полках стояли ведра, крынки и печные котлы, взял медный ковш, зачерпнул из ведра воды и стал быстро пить, дергая кадыком.
— Пять целковых! — предложил доктор таким угрожающим тоном, что Перхуша вздрогнул.
И тут же рассмеялся, отирая рот рукавом рубахи:
— Да на что мне...
Он поставил ковш, огляделся, икнув:
— А это... Я ж токмо что печь затопил.
— Там люди гибнут! — выкрикнул доктор.
Перхуша, не взглянув на доктора, почесал грудь, сощурился на окошко. Доктор смотрел на хлебовоза с таким выражением своего носатого, напряженного лица, словно был готов его избить или разрыдаться.