За исключением того дня, когда я сложила свои пожитки и покинула материнский дом ради глупого и неудачного раннего брака, я не помню ни одного раза, когда мы по-настоящему готовились к переезду из одного голливудского дома в другой. Если мы что когда и упаковывали, то только одежду — по чемоданам и саквояжам. Мы не знали, что такое день ожидания грузового фургона. Мы просто выходили через парадную дверь, а переездом занимались другие. Так было и сейчас. Моя мать всегда верила в целебную силу морского воздуха. Точно так же как в Германии она увозила меня на море, когда я заболевала, так и теперь увезла, но на сей раз — чтобы ее ребенку оправиться не от простуды, а от пережитых страхов. Она распорядилась найти ей «дом на берегу океана, но не в этом ужасном Малибу, где живут все нувориши вроде Шульбергов», и мы отправились в Нью-Йорк.
Мы поселились в усадьбе колониального стиля с элементами древнегреческой архитектуры — в доме для гостей, выстроенном для Марион Дэвис, любовницы Уильяма Рэндольфа Херста. Главная постройка, тоже с привкусом Афин, но в четыре раза больше нашей, располагалась слева; хозяев от арендаторов отделял маленький Уимблдон. Поскольку все то время, что дитриховская команда жила по соседству, Херсты не пользовались своей приморской резиденцией, я так никогда и не видела эту знаменитую чету. Позже мать рассказывала мне о банкетах в личном Тадж Махале Херстов — Сан-Симеоне. Но в Афинах — Санта-Монике — во время нашего там пребывания никаких вакханалий не устраивалось.
Наш «домик» для гостей украшал вход наподобие Парфенонского, винтовая лестница в стиле Тюдоров с версальской люстрой, свисавшей со сводчатого потолка на цепи такой толщины, что она могла бы выдержать якорь океанского лайнера. Портик позади дома, выходящий на Тихий океан, был выполнен в духе Кейп-Кода, колонны, поддерживающие его крышу — в голливудско-коринфском стиле. Внизу, где положено быть саду, располагался бассейн. Дом и бассейн окружала высокая белая стена. Она ограждала нас с одной стороны от хайвея Тихоокеанского побережья и от земляного вала высотой в пятнадцать этажей напротив парадной двери, а с другой, сзади — от океана, во время отлива находящегося на расстоянии восемнадцати футов. Расположенный посреди рева двадцатифутовых валов и грузовиков, спешащих в Сан-Диего, дом был безумен и прекрасен. С ним у меня связаны: «Песнь песней», Мерседес де Акоста, Фред Перри, Брайан Эхерн, третий визит моего отца, на этот раз особенный, потому что он привез с собой Тами, с которой я была счастлива, и, очень значительное — большое землетрясение 1933 года.