Теперь она стала покровительницей художников, бежавших из Германии. Эта роль ее устраивала, и она играла ее великолепно. Тот факт, что она была пруссачкой, лишь укреплял положение и подчеркивал ее гуманность. Используя моего австро-чешского отца в качестве мажордома, Дитрих правила своим эмигрантским двором, и в нашем версальском отеле процветал маленький Берлин. Ее старый приятель Шполянский, Холландер, наш гений песен из «Голубого ангела», композитор Петер Кройдер и его аранжировщик Ваксман, работавший с ней над новыми песнями, — они и многие другие приехали, их приняли, ввели в святилище высоких чувств, накормили, одарили советами и утешениями.
Круассаны и разукрашенные цыплячьи грудки исчезли, и, благодаря великолепному ноу-хау моего отца в вопросах потребительства, их место на причудливо разрисованном цветами фарфоре заняли бублики, куриная печенка и копченая белая рыба. В то время как шеф-повар отеля Трианонского дворца рвал на себе волосы, у матери функционировала лучшая во Франции еврейская закусочная. Теперь я слушала новоприбывших бездомных, ощущала их страх и ужас, тоску по дому и по родине, но, по большей части, все это мне казалось, даже в мои восемь лет, абсолютно невероятным. Они произносили странные новые слова: «нацисты», «СС», «гестапо», но когда я пыталась их найти в словаре, их там не оказывалось. Когда я спрашивала Тами, что они значат, ее охватывало такое беспокойство, что отставала. И вот однажды днем меня оставили одну на половине отца, и я отправилась в его кабинет поискать книгу, о которой все время упоминали. Найдя ее, я устроилась в высоком епископском кресле и приготовилась прочесть «Майн кампф». Конечно же, книга оказалась слишком трудной, но я нашла несколько знакомых слов; «еврей» — это слово я слышала часто, оно всегда произносилось с оттенком презрения, как в тот раз, в Берлине, когда мать впервые поиздевалась над приставкой «фон» фон Штернберга. Некоторые слова я раньше никогда не слышала, например, «ариец». Я искала другие слова, когда вдруг услышала в холле голос отца. Поскольку никому не позволялось без разрешения входить к нему в кабинет, я быстро поставила тяжелую книгу точно на то место, откуда взяла, и убежала.
Вернувшись в тот вечер в отель и чувствуя себя очень храброй после своего набега на такое взрослое чтение, я спросила мать, что значит «ариец».
— Вот ты и есть арийка, радость моя! Но тебе этого еще не понять — ты еще слишком маленькая. Теперь иди спать. Нам завтра работать!
Я привыкла к этой уловке — мне редко удавалось получить на какой-либо вопрос информативный ответ. Наверное, именно поэтому я в детстве выуживала информацию, редко задавая прямые вопросы.