— Прошу тебя… Руди, пожалуйста, не заставляй меня…
— Мне что — САМОМУ ТАЩИТЬ ТЕБЯ ТУДА?
Вся в слезах, Тами выбежала из столовой, сжимая в руках вызвавший такую бурю кусок мяса. Меня просто тошнило, и я хотела выйти из-за стола.
— Сиди! Это тебя не касается! Следующий раз попадет тебе. Доедай свой обед. — Отец налил себе еще бокал бордо, откинулся в своем личном кресле во главе стола и уставился на меня, отпивая глотками свое прекрасное вино.
Я старалась облегчить жизнь Тами. Я ходила с ней на рынок, следила, чтобы все чеки были на месте и чтобы все сантимы сходились. Проверяла пуговицы на рубашках отца. Если бы хоть одна оторвалась, он бы, наверно, убил ее! Чистила его ботинки, выбивала одежду, перезаряжала зажигалки, стирала пыль с книг, точила карандаши, заполняла ручки чернилами, гладила носовые платки. Я даже что-то готовила, когда Тами порезала руку. Мы каждый день молили Бога, чтобы нам дожить до вечера без проблем. А вечером Тами принимала какие-то новые таблетки, которые ей прописали на курорте, и забывалась сном; я же читала манифест сумасшедшего и гадала, почему некоторые люди такие уроды.
Среди прочего моя мать, покуда водилась с британской аристократией, переняла у нее склонность сбагривать детей при первой же возможности. Накрахмаленные преданные няни забирали запеленутых в тончайшие ткани наследников и уносили их на детскую половину, откуда их подопечные впоследствии выходили, обученные хорошим манерам и нарядные, лишь по особым случаям. Едва только Беатрис Поттер и ее прелестный кролик… няня была отправлена на пенсию, на деток надели бриджи или плиссированные юбки и блейзеры с кепи, вручили клюшки для травяного хоккея и отвезли в славные, увитые плющом заведения, предназначенные для «формирования характера» Эти заведения затем сменились еще более увитыми плющом и еще более «священными стенами», пока, наконец, молодое поколение не выросло совсем и не получило подобающей ему «полировки», открывающей девушкам дорогу к выгодным бракам и детским половинам уже в их собственных домах, а юношам — к великолепию обеспеченной рождением знатности и героическому поведению на каком-нибудь поле боя.
Я была уже старовата для детской, но для «учебного резидентства» где-нибудь — еще нет. Моя мать решила, что я как дочь немецкой аристократки тоже должна получить «полировку». Зная, как серьезно англичане относятся к образованию, отец, должно быть, заставил ее поверить, что я никогда в жизни не сдам здесь вступительных экзаменов. Поэтому, объявив, что такова ее воля, мать заставила отца найти «лучшую в Европе школу, где девочку научат прекрасно говорить по-французски». Отец, непревзойденный организатор, нашел такую школу в Швейцарии, убедил начальство принять меня, чтобы спасти дочь Марлен Дитрих от тяжелой участи полной невежды, и меня записали: возраст — одиннадцать лет, имя — Мария Элизабет Зибер, Голливуд. Плата за учебу, которая начиналась в сентябре 1936 года, была внесена вперед.