Слушая мать, я представляла себе двух выбившихся из сил товарищей, отважно пробирающихся к последнему эвакуационному поезду. Ремарк улыбался.
— Знаешь, тетя Лена, эпизод проводов дорогого друга на войну, конечно, очень трогателен, но драма была бы сценичнее, если бы ты проводила его на транспорт для перевозки войск в Канаде. Прощание в Пасадене… чего-то не хватает.
— Это тебе «чего-то не хватает!» — вскинулась Дитрих. — Сочувствие патриоту, который исполняет свой долг, надевает военную форму своей страны, идет навстречу врагу… как настоящий мужчина! А для Ноэла это уже достижение!
— Штыковой бой на «ничьей земле» вызвал бы у меня сопереживание, но действие происходило в Пасадене — лимузин с шофером, герой в костюме в мелкую полоску с алой гвоздикой в петлице, с чемоданчиком из крокодиловой кожи и двумя сопереживающими мальчиками-хористами. Он благополучно прибыл к себе в гостиную, не услышав ни единого выстрела. К тому же и тумана не было.
— Я ничего не говорила про туман!
— Ты о нем думала.
Не в силах состязаться с Бони в остроумии, мать включила радио на большую громкость. У нее появилась привычка постоянно слушать радио. Она ждала последних новостей из Европы, жаловалась на их отсутствие, на американцев, по обыкновению, не знающих, что происходит за пределами их страны.
— Ты только посмотри на них! Бушует война, а что американцы? Что они делают? Снимают фильмы, играют в карты и держат нейтралитет!
— Дай им время, — сказал по-английски Ремарк. — Будущее мира — на их плечах. Это бремя потребует от них полной самоотдачи.
— Ну уж если ты настроен так проамерикански, постарайся избавиться от своего акцента. У тебя произношение, как у берлинского мясника, пытающегося изображать джентльмена. В конце концов тебя почитают «знаменитым эмигрантом».
Тогда, в Европе, Дитрих не выказала бы Бони своего презрения, но те дни миновали. Ремарк больше не был для нее «возвышенной любовью». Белая сирень утратила свою магическую силу. Ремарк вздохнул, поднялся, собираясь уходить.
— Пума, ты знаешь, что писал Роберт Грейвс, когда гражданская война в Испании вынудила его покинуть свой дом! «Если есть хоть какой-нибудь выход, не становись эмигрантом. Оставайся, где живешь, целуй розгу, ешь траву или кору деревьев, когда очень голоден… но не становись эмигрантом». Конечно, ему, в противном случае, пришлось бы смириться с Франко, а не с Адольфом Гитлером.
Намереваясь сломить боевой дух англичан, Гитлер приказал бомбить по ночам гражданские объекты. Как мы жаждали услышать по радио удивительный глубокий голос, возвещавший: «Говорит Лондон». Он вел нас, заставлял увидеть, прочувствовать ожесточенную борьбу, разрушение, потрясающую смелость блокированных с воздуха людей. Эдуард Мэрроу так живо внедрил Лондонский Блиц в сознание американцев, что они стали ощущать смутную вину за свой нейтралитет. Если Мэрроу озвучивал события, то Голливуд начал представлять их визуально.