– Это старая карга из горсовета Эдинбурга, та, что разорялась в новостях на счет непристойностей, которые творятся на фестивале, – напомнил Биррелл. Я знал, что ее где-то видел. – Она завернула грант Комитета по физкультуре для нашего боксерского клуба.
Они смотрят на нас и рады видеть своих сограждан и земляков почти так же, как вы бы обрадовались засорившемуся сортиру, встав с чудовищного бодуна. Хорст подскочил с двумя мордатыми охранниками.
– Ваше присутствие нежелательно! Покиньте помещение! – заорал он.
– Здорова-корова, мы ж еще десерт не съели, – засмеялся Голли. – Нормальные землячки! – рявкнул он на весь зал и поднял большие пальцы.
Рожа у щеголеватого мигом перекосилась. Весь лоск пиаровский как корова языком слизала.
– Уходите, или мы сейчас же вызовем полицию! – раскомандовался Хорст.
Кому понравится, когда с вами разговаривают в таком тоне, грубить незнакомым людям вообще непростительно, особенно если и места, и жрачки на всех вроде хватит, но у упырей все козыри на руках.
– Вот вы как, ну, хуй ли тут, – говорю. – Пойдем, пацаны.
Мы встали, Голли набил напоследок рот, и пошли. Терри посмотрел на одного отдыхающего, который давился от тихого смеха, отчего глаза у него выпучивались.
– Давай так, – ухмыльнулся Терри, скривив губы и потряхивая бедрами, – я и ты, фриц поганый. На выход. Пшел!
Я схватил его за руку и потащил к двери, надрывая живот от его пантомимы:
– Пошли, Терри, харе охуевать!
Немцы смущенно так смотрят, не хотят, видно, здесь затевать, но меня волнует полиция. Мстительной старой козе из горсовета доставит особое удовольствие посмотреть, как копы вяжут гопников, но, с другой стороны, если происшествие попадет в газеты, будет плохая реклама для города, так что хоть с этой стороны мы децл прикрыты. Если только никто не взбрыкнет, конечно.
Мы выходим, Терри движется вызывающе медленно, пренебрегая опасностью немецкого нападения. У двери он обернулся и крикнул на весь зал:
– «Си-си-эс»!
На публику работает, орел. На футбик Терри и сам уже давно не ходит, не то чтоб с братвой. Что он там крикнул – никому не понятно, ну и выяснять никто не стал. Он еще раз обернулся и счастливый, что смельчаков не оказалось, скрылся за дверью.
Уже на выходе эта каракатица из горсовета, Мораг Бэннон-Стюарт, говорит:
– Вы позорите Эдинбург!
– Давай, сучка козырная, соси хуй, – проскрежетал Голли, к ее ужасу и возмущению, и мы выкатились на улицу, довольные и негодующие одновременно.