— Мы слушаем тебя, Терентий, — Хитрово-Квашнин тронул слугу за руку.
— Соберись, важна каждая деталь, — предупредил Извольский.
Старик скосил глаза на убитую, перекрестился, прошептал молитву и начал:
— По утрам я завсегда обхожу дом. Привычка, батюшка Евстигней Харитоныч. К тому же, надо было барыню Нестерову проводить… Встал, семи не было, и пошел. Проверил, все ли везде ладно, проводил в начале восьмого вместе с Ильей Евсеичем, конюхом Прошкой и лакеем Гришкой Клавдию Юрьевну. Барин вернулся в комнату и закрыл дверь на ключ, чтобы еще малость поспать. Спустя час Прошка оседлал жеребца и выехал из имения. А в начале десятого, глядь, лошадь без него возворачивается! Ну, думаю, с парнем стряслось что-то. Cердце у него завсегда пошаливало. К тому же, вчера крепко выпил. Пошли мы с лакеем по парку, встретили по пути возвращавшуюся с прогулки барыню Матякину, да у въездных ворот и наткнулись на Прохора. Лежит на травке без всякого движения!.. Видно, плохо ему стало, упал с лошади и сломал себе шею… И отец его, Cтепан, тоже прибрался в младые годы от больного сердца… Вот оно как!.. Ну, Гришка припустил бегом к барину Ардалиону Гаврилычу, что б он, тово, Прохора освидетельствовал…
— Поглядел на покойника, — кивнул заседатель. — Шею сломал при падении, точно.
— С больным сердцем шутки плохи, — вздохнул Извольский. — Оно валит с ног и не таких молодцов… Продолжай, Терентий!
— Взяли мы с Гришкой мертвеца и понесли во флигель. Как раз барины Бершов и Нестеров возвращались с прогулки. Увидал Бершов Прохора, руками всплеснул и молвит: «Такой молодой — и в могилу!»… Вернулись из флигеля, Гришка повел Барона в конюшню, а я зашел в дом. Иду по коридору в буфетную, гляжу, барыня Матякина вниз спускается. Пробыв в буфетной минут двадцать, я опять прошелся по дому и поднялся в мезонин. Подхожу к комнате Лидии Ивановны, дверь приоткрыта. Она всегда отворяется, если ее не закрыть изнутри на задвижку. Отходит, стало быть. За дверью ни гу-гу. Подумалось: «Барыня, видно, еще не вернулась». Но что такое?.. Изнутри как бы тихий стон доносится. Навострил уши — тишина. Только слышно, как часы в гостиной громко бьют десять. Поблазнилось, говорю себе. Уж собрался было идти дальше, опять стон, да явственный такой. Заглядываю внутрь, батюшки светы!.. Убивство! Наклонился к лежащей на полу барыне, а у той, видно, с последним стоном и жизнь вон — взгляд стеклянный, не дышит… Ну, и поспешил оповестить Андрея Василича.
Дворецкий, одетый в темный сюртук и длинные панталоны, мотнул головой и стукнул ладонями по бедрам, давая этим знать, что все сказал.