– Уникумы? Они еще на двушке… Страшновато мне их нести! По одному буду, – отвечает он.
– Почему те по одному, а эти сразу?
– Эти послабее. А с теми не все так просто. Болото кипит как бешеное. Паутиной весь тоннель обвит, жуть всякая мерещится. И по одному-то едва протащить рискну. Очень уж они болоту нужны.
– Зачем? – жадно спрашивает Мокша.
– Нужны, – повторяет Митяй. – Ну, отдавай фигурки! Пойду Титу Михайлову покажу и всем нашим!
Митяй забирает фигурки и уходит, унося с собой свое выстраданное счастье. Мокша смотрит ему вслед. Его грызет зависть. Никогда он не станет таким же, как Митяй. Митяй не человек уже, а сплошной самоотверженный порыв, и оттого его жизнь бронзовеет на глазах, становясь памятником. Хотя сам Митяй едва ли это понимает, а если бы понял, памятник в мгновение ока разрушился бы.
Нет, он, Мокша, другой! Ношу Митяя ему не поднять, так далеко, как Митяй, не нырнуть. Значит, его единственный путь хоть как-то сравняться с Митяем – эль. А элю нужен жеребенок. Если ему отказать, то все дары исчезнут и новых уже не будет. В душе Мокши, уже частично слившейся с элем, возникнут пустоты, которые заполнит боль. Он, Мокша, станет страдать, а рядом будет ходить Митяй, и в нем Мокша будет постоянно ощущать то затаенное самодостаточное счастье, которое его так бесит.
– Титу Михайлову показать? – повторяет Мокша словно с угрозой. – Что ж… показывай… Дело хорошее!
Еще день или два Мокша борется с собой, а затем начинает ночами носить липкого карлика к Птенчику и прикладывать его к шее жеребенка. Он убеждает себя, что это мелочи. Ничего опасного. Ну выпьют у него немного сил, что из того? Он, Мокша, проследит, чтобы у Стрелы было побольше молока, станет выпасать ее на пригорках, где самая лучшая трава. Нырять на ней не будет, чтобы она постоянно находилась со своим стригунком.
Мокше удается совершенно убедить себя, что то, что он делает, не опасно. Да, Птенчик вялый, но мало ли отчего. Дни дождливые, солнца мало. Вот сейчас солнышко выглянет, и тогда…
Но этого «тогда» не наступает. Однажды утром Птенчика обнаруживают мертвым. Маленькое тело жеребенка выглядит так, словно оно долго пролежало в горячем песке. Глаза широко и укоризненно распахнуты. Стрела нависает над ним и удивленно толкает его носом, не понимая, почему жеребенок не встает. Думая схитрить, отходит в сторону, притворяясь, что пошла пастись, чтобы Птенчик следовал за ней. Возвращается, опять толкает носом. Все ладное тело кобылы выражает не горе, а недоумение. Ни одно животное не может понять, что такое смерть.