Смага по-дружески похлопал его по плечу. Вот, мол, парень, учись, как надо работать. И быстро перевёл взгляд себе под ноги, надеясь, что Иван не заметит его превосходства.
«И как только институтское начальство доверяет столько народу таким зелёным! – подумал о нём. – Его бы ко мне, я бы научил уму-разуму, а то, кроме своей колыбели Революции, он больше ничего не видел».
А вслух Смага сказал:
– Ты обязательно учти, если оленеводы поймут, что ты ничего не соображаешь в их делах, будут дурачить весь сезон: то у оленей голова болит, то понос из-за того, что ягеля объелись, а то им самим надо похмелиться.
«И на что он только рассчитывает? Я ему не завидую».
Смагиных оленеводов в деревне не оказалось, пришлось выбирать из тех, кто был на месте. Порядившись для приличия, согласился идти Иннокентий Николаев со своим сыном. Иннокентий – поджарый, с узкими навыкате глазами на вытянутом лице, являлся прирождённым таёжником, сочетая навыки охотника и оленевода. Как большинство его соплеменников, летом он пас оленей, кочуя по тайге, а зимой – охотился.
Ваньке, как звал своего сына отец, на вид казалось лет шестнадцать-семнадцать. Росточком Ваня был пониже своего невысокого отца, но таким же невозмутимым и спокойным. При первой же встрече Иван отметил его сообразительность и расторопность. Старшим среди оленеводов Брукс назначил Иннокентия Николаева, а на перегоне – Андрушкина.
* * *
Небо очистилось от серых туч, выглянуло долгожданное солнце. О прошедшем снегопаде теперь напоминали горы снега, лежавшие возле каждого дома. На открытых местах по-весеннему припекало солнце, а в тени мороз пробирал до костей. Решив все проблемы, к полудню караван вышел к Олёкме. Следом, собрав своих оленей, должен был тронуться Иннокентий с сыном и Андрушкин, оставшийся закупать продукты.
Вдалеке виднелась серовато-белая цепочка гор с окутанными сизой дымкой мрачными вершинами. Через несколько дней пути стали вырисовываться горные хребты, и вскоре отчётливо показались отдельные вершины и долины крупных рек и ручьев. По пятам бежала весна. Снег сходил прямо на глазах, и спустя неделю олени пошли под вьюками. В четырёх дежурных сумах, как называл их Иван, лежали посуда и продукты из расчёта на две недели пути, а один олень нес палатку. Спальные мешки и одеяла положили сверху на привьюки. В суме с белыми нашивками по бокам лежало самое ценное: карты и документы с деньгами. Её потеря грозила провалом всей экспедиции, поэтому Брукс не спускал с неё глаз и наказал другим, чтобы тоже присматривали. С непривычки он с трудом одолел первый день пути, второй и третий – показались настоящим адом. На душе стало тоскливо.