Поскольку Пушкин мечтал пусть и в ходе словесной перепалки выйти со своей любимой на какой-то компромисс, он запланировал повидаться с нею один на один, когда та «остынет». Во время ее фрейлинских рождественских каникул, которые она по своей многолетней привычке проводит в кругу обширного семейства своего дядюшки Александра Михайловича Бакунина в Торжке. Впрочем, еще год назад, после визита к матери своей девушки в Петербург, он записал свое намерение ехать в Торжок об эту пору в штриховке в ПД 838, л. 70 – у «кланяющейся» неумолимым Бакуниным ели, которую мы во всех подробностях рассматривали в 16-й главе.
«Оказию» для поездки в Тверские края поздней осенью 1828 года Пушкин себе и организовал сам. Намекнул тригорской приятельнице Прасковье Александровне Осиповой-Вульф, что не прочь побывать и в ее тверской вотчине, и приглашение от нее отправляться туда не заставило себя ждать. Мол, для хозяйки там всегда найдутся дела, да она сама и просто так всегда рада с Александром Сергеевичем, важным для нее человеком, увидеться. Прекрасно осознавая, что его близкие отношения с нею закончились, она «по-хозяйски» начала переводить их в более практическую плоскость – стала рассматривать своего молодого соседа по псковскому имению как подходящего жениха для одной из своих дочерей: и ему, мол, давно пора остепениться, и девчонок пора сбывать с рук. Евпраксии уже 19 – девушка на выданье. Про 29-летнюю Анну и вообще думать горько – совсем перезрелая невеста.
В последний раз Пушкин, еще не подозревающий Прасковью Александровну в решимости сделаться его тещей, посетил Тригорское летом 1827 года – устыдившись ее упреков в достаточно долгом молчании. А в январе нынешнего, 1828 года, в его письме с извинениями уже за следующий период долгого молчания она прочла странную, на взгляд иных исследователей пушкинской биографии, фразу: «Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское». (XIV, 384)
У поэта явно пропал к тригорским обитателям интерес – мысли его теперь витают в Тверских краях. Но Прасковья Александровна, вероятно, предпочла истолковать для себя эту его сентенцию нежеланием встречаться в Михайловском с опять начавшими ездить туда его родителями. Тем более что те уже завели разговоры о необходимости в их деревенском доме ремонта. Затевали они его на следующий сезон и заранее просились временно пожить у самой Прасковьи Александровны. В общем, ни в Тригорском, ни в Михайловском нуждающемуся для творчества в тишине и покое Пушкину и в самом деле как бы не находилось места.
Алексей Вульф, который в курсе тонкостей отношений с Пушкиным всех членов своей семьи, над листком своего дневника за 11–12 сентября вздыхает: «Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо оттого пострадает доброе имя и сестры и матери, а сестре и других ради причин, это вредно»