– У вас какая-то особая нелюбовь к испанцам, боцман, – заметила Констанция. – С чего бы это? Уж не была ли испанкой ваша бывшая жена?
– Жены у меня вообще никогда не было, – блаженно ухмыльнулся Гунн, давая понять, что безбрачие – одно из немногих достоинств, которые ему удалось сохранить целиком и полностью. – Но ты, Грей, прав: испанцев терпеть не могу. И не потому, что они испанцы. Если уж, в конце концов, Господь, среди всех прочих человеков сподобился создать и такое несовершенство, как чванливых испанцев, значит, для чего-то ему это понадобилось. Но мы здесь, в океане и в колониях, мы, английские подданные, ненавидим их так же, как ненавидят их французы, голландцы или венецианцы. Не будем выяснять, почему. По разным причинам. Так повелось. Что же касается лично меня, то испанцев я ненавижу за то, что они жестоко истребили почти все индианское население своих колоний, а к той части его, которая еще только подлежит истреблению, относятся с такой же немыслимой жестокостью. А разве по-иному они вели себя в Нидерландах?
– О, да в отношении испанцев у вас существует целая философия, – поощрила его монолог Грей, помогая Гунну устанавливать на плот последнюю бочку с сухарями. Поскольку места было мало, ее решили закрепить прямо на крыше надстройки.
– Это не только моя философия.
– Но и Господа?
– Не богохульствуйте. Приходилось ли вам когда-нибудь слышать об епископе Лас Кассасе?
– Кое-что. Как-никак, два года я провел в Падуанском университете.
– Ты-ы?! – изумленно взревел Гунн. – В университете?! Падуанском?
– Меня ведь не поражает, что даже ты, и то умудрился запомнить имя епископа, написавшего несколько трактатов в защиту американских индейцев.
– Ты знаешь о том, что Лас Кассас написал такие трактаты?! Вот уж не ожидал, что на «Нормандце» появится столь просвещенный штурман, – откровенно и безо всякой иронии удивился боцман. – Так вот, в свое время, когда я учился в одном из университетов Франции… я упускаю детали…
– Ты, – прервала его Констанция, – ты учился в университете?
– Учился, – как-то слишком уж робко подтвердил Гунн.
– Вы, очевидно, шутите, мистер Гольд? – вдруг, сама того не замечая, она вновь перешла на «вы».
– Если я уточню, что учился в двух университетах – парижском и генуэзском, – вы, конечно же, согласитесь, что я совершенно не настроен иронизировать по поводу своего образования. Окончил я, правда, только парижский. В генуэзском же проучился всего полтора года, затем нанялся на судно, уходящее в Александрию. Проплавав год, вновь вернулся к наукам, но уже в Париже. При этом многие принимали меня за итальянца, что значительно облегчало мою жизнь во Франции.