В музее представлено много прижизненных портретов Лермонтова, исполненных разными авторами. Одинаков на них только высокий лоб. В остальном портреты таковы, будто их писали с разных людей. Даже форма носа везде разная. Лермонтов не складывается в одного человека…
В музее много его рисунков и есть живописные работы. Рисунки живые, динамичные, много боевых сцен, но они какие-то детские, по-детски нарисованы. Видно, что Лермонтову нравилось рисовать, но, видимо, так же, как нравится детям, у которых рисовать получается неплохо, и их хвалят за умение, да ещё можно прихвастнуть и продемонстрировать свой талант… Художники рисуют не так. Рисунки Лермонтова – не рисунки художника. Это рисунки внимательного, чувствительного и любознательного дилетанта. А его пейзажи маслом столь наивны и столь по-юношески ярко написаны, что балансируют на грани, а то и за гранью китча.
В одном из залов музея экспонирована маленькая, весьма тщательно написанная Лермонтовым картина… Горный пейзаж с какой-то рекой. Смешная, юношеская, трогательная своей «красивостью». Наивно, безвкусно, беспомощно. Я остался в зале один и постоял у картины довольно долго, старался смотреть на неё приблизительно с той точки, с которой смотрел Лермонтов, когда писал. Я смотрел и видел всю беспомощность и наивную тягу к красивости… Скалы на картине острые, река – холодная и прозрачная, небеса – ярко-синие, снег – ярко-белый, и всё чересчур.
Я смотрел, смотрел на картину, которой, как известно, Лермонтов остался доволен, и не мог понять, как человек, который нарисовал этот китч, мог написать «Ночевала тучка золотая на груди утёса-великана», как мог написать «Прощай, немытая Россия», «Выхожу один я на дорогу».
Я впервые побывал в тех домах и помещениях, в которых жил, был, дышал Михаил Юрьевич. Видел его рабочий стол, привезённый из Петербурга, за которым он многое написал. Видел то же, что видел он, смотрел в те окна, в которые он когда-то, стоял возле того места, где долго лежало его бездыханное тело. Побывал возле места, где он был убит… И он ни капельки не стал для меня более реальным, чем был когда-то на стене кабинета литературы в кемеровской школе. Могу сказать больше: для меня его чудесные литературные свершения стали ещё более таинственны.
А вот гор я не увидел, они остались за белой пеленой. Мне сказали местные люди, что туманы в этих местах и в это время года – дело не то что частое, а скорее обычное, но с плотностью тумана мне повезло.
В Пятигорске очень хорошая публика, которая ждала и заполнила собой театр. Это значит, что я снова смогу туда приехать, и поездка, как говорится, не за горами. Постараюсь, чтобы она случилась как можно скорее. Хочу увидеть не только туман, который когда-то видел Лермонтов, но и горы, хотя бы Машук. Думаю, что, когда увижу горы, ничего нового в образе Лермонтова не раскроется, ничего в нём понятнее не станет, а вот таинственности добавится наверняка.