Майк понимал, что ему понадобится немало времени, чтобы осознать все значение новости, сообщенной ему Мэри. Он был рад, что остаток дня и вечер целиком заняты работой.
Майк был членом жюри, присуждавшего ежегодные премии за лучшие телевизионные передачи года по разным категориям: документальному экрану, драматическим постановкам, развлекательным программам, многосерийным фильмам, отражающим жизнь страны, а также лучшему актеру и лучшей актрисе. Его втягивали в это дело постепенно, он заинтересовывался им все больше и больше, пока наконец не понял, что увяз прочно. Просмотр отобранных программ, большинство из которых было сделано на очень высоком профессиональном уровне, доставлял ему истинное удовольствие и приводил в волнение. Именно высокое качество работы было для него, после того как он вернулся на британское телевидение, источником неожиданной радости. Просматривая фильмы и программы, на создание которых было положено столько сил и ума, и сознавая, что их же будут смотреть почти в каждом английском доме, он испытывал двойное удовольствие.
Но сегодня он радовался просто тому, что находится здесь, что занят.
Показывали пьесы. Большинство из них Майк видел раньше по телевизору, поэтому ему не нужно было внимательно смотреть, что происходит на экране, и он мог не спеша обдумать, что сказала ему Мэри, а вернее, ее ультиматум — хотя это слово звучало как-то очень уж устрашающе. Мэри просто сообщила ему свое решение. В некотором смысле несправедливое и нелепое — поскольку следовало бы помнить, что именно благодаря Майку она смогла восстановить силы, уверенность в себе и самообладание настолько, что оказалась способной принять такое решение. Но это в расчет, по-видимому, не шло.
Пьесы следовали одна за другой: драма-мюзикл Денниса Поттера, малоприличный сумбур Говарда Шумана под рок-музыку, комедия из провинциальной жизни Элана Беннетта; эти и другие — сплошь сверстники Дугласа, думал Майк… Интересно, какое представление о стране складывается из всех этих произведений? Если справедливо утверждение, что многие лучшие пьесы многих лучших драматургов написаны специально для телевидения, и если писали они об обществе, в котором живут, эти магнитные ленты и кинопленки должны быть неплохой лакмусовой бумажкой. Какое же представление? Пристрастие к прошлому, особенно не очень отдаленному, навязчивое желание как-то переосмыслить недавнюю историю, подвести итоги, словно в попытке выяснить, нельзя ли что-то исправить, переделать, лишь бы высвободить настоящее из тисков этого прошлого. События последних пятидесяти лет вновь и вновь возникали на экране: война и мир, ярость и довольство, отчаяние и бездумное потакательство, политические события и анекдотические случаи, нужда и изобилие, словно писатели хотели сказать: «Мы — это они. Посмотрите! Видите? Они — это мы, разве не так? Ведь так? Так ведь?» Приходилось признать также, что в картинах продолжает преобладать неистребимое — хоть и несколько странное — чувство юмора, помогающее режиссерам видеть смешное в иных более непристойных местах, в сексуальной неразберихе и светских условностях, вне зависимости от того, какой слой общества затрагивает пьеса и каков интеллектуальный уровень людей, в ней представленных, в тех работах даже, где они старались избежать этого. Впечатление было, что общество, которое могло вложить столько таланта в этот вид искусства, было то ли очень богато, то ли склонно к донкихотству. Недоставало пьесам чувства, хотя в мелодрамах не скупились на чувствительность. Увлечение «типажем» было заметно даже в тех вещах, которые затрагивали самые животрепещущие вопросы. Но при этом прекрасное владение языком, безошибочное чувство времени и места, неисчерпаемый запас прекрасных актеров, добросовестно работающих, чтобы мастерски создать перед камерой нужный образ. Общее впечатление хорошо организованной и хорошо выполненной работы. Никакого повода для стенаний, для скрежета зубовного. В худшем случае — смутный страх.