Гарри было очень трудно держать обещание, данное старому Джону, и молчать о его немощи. Ему казалось, что у Джозефа, и Бетти, и Дугласа гораздо больше права знать об этом, чем у него. Но не мог же он сказать им, не обманув доверие старика. У него было чувство, что, умалчивая, он лжет, скрывает что-то такое, что следовало бы предать гласности. Чувство было на редкость неприятное. Испытывать его Гарри приходилось не часто, и сейчас оно давило его.
Разговор снова угас. Мэри была слишком утомлена, чтобы попытаться оживить его, но эти повторяющиеся паузы, внезапно наступающая тишина, приводили ее в недоумение. Она принадлежала к совсем другому слою общества — ей были чужды их среда, их город, воспоминания, их связывающие, но она ясно видела, что временами между ними возникает пропасть, непонятно отчего образовавшаяся. Дуглас не раз говаривал, что своей напористостью, своей работоспособностью и умением находить радость в труде он обязан среде, из которой вышел, — он и правда сохранял ей верность, ее печать на всей его жизни и работе была не менее отчетливой, чем отпечаток папоротника на амонитовом обломке; все это так, но вот собрались они вместе после многомесячной разлуки, живут в разных городах и жизнь у всех разная, и нате вам — гробовое молчание. Ну и пусть, ей же лучше.
— Тик-так, тик-так, тик-так, — проговорил Джозеф и, глядя на Джона, запел:
Часы моего деда стоят на полу уже девяносто лет,
Больно высокого роста они, и места на полке им нет.
Значительно выше, чем дедушка сам,
Но в весе не больше его ни на грамм.
Они были куплены утром в тот день, когда их хозяин родился,
И дед их любил, точно в срок заводил и очень ими гордился.
А часы? Что часы — неживой механизм разве что-нибудь понимает?
Но умер старик, и стали часы и больше ходить не желают.
Он пропел всю песню от начала до грустного конца, размахивая перед собой руками, как будто дирижировал сводным оркестром в Уэмбли. Когда он кончил, снова наступило молчание.
Гарри попробовал его нарушить.
— Я только что от деда, заходил к нему… — начал он.
Все с облегчением повернулись к нему.
— Он, по-моему, неважно себя чувствует, — ответил он на расспросы о здоровье деда. Сказать «неважно себя чувствует» еще не значило, что он предает доверие.
— Замечательный старикан! — сказал Джозеф, внезапно переполнившись чувствами. Наконец-то представился случай объединить всю компанию теплым товарищеским настроением, которого ему так недоставало в присутствии дорогих ему и любимых людей. — Знаете, он, этот самый старик… Как-то раз… Знаете, он был внизу в шахте. Шахта номер девять, насколько я помню… — Еще одна всем знакомая история, еще одна передышка.