Когда вернулась в Москву, родные почему-то воззрились на меня печально.
– Что такое? – спрашиваю. – Что стряслось?
– Да ведь Азарик-то наш одноглазый…
Так его тот станционный умелец изобразил…
В Москве я решила, что просто обязана доставить по адресу письмо, найденное в курточке Азарика. Когда я постучала в дверь квартиры на Гоголевском бульваре, мне подумалось о той стрелочнице, которая подобрала с путей и отослала весточку Рахили. Открыла мне старушка, по всей вероятности мать заключенной. Я передала ей письмо, шепотом предупредив: никто не должен знать, как оно к ней попало, иначе может в первую очередь пострадать ее дочь, и тут же ушла. Вообще, в то страшное время люди научились держать язык за зубами. Я, например, никому не говорила в театре о своих поездках в Казахстан.
Но это я забегаю вперед. А тогда, на станции в Акмолинске, мне разрешили переночевать с Азариком в какой-то избушке, Рахиль же увели под стражу: вольное поселение – отнюдь не воля.
Ту ночь я хорошо запомнила. Клопы сыпались на нас сверху градом. Будто кто-то собрал самых отборных, упитанных особей в мешок и вытряхивал их на наши головы.
Всю ночь я не гасила свет. Смахивала клопов с бледного, истощенного личика Азарика, давила их, сметала в угол. Интересный авангардистский танец можно бы поставить: балерина против полчищ насекомых… А в те часы думала я о том, что сестре в лагерном бараке, наверно, приходилось вести подобные баталии еженощно.
Утром распоряжение:
– Вы, гражданка орденоносец, поедете в Чимкент, ясное дело, мягким, – обрадовал меня некий начальник. – Но вот сестрица с ребеночком, она, уж как положено, – заквагоном.
То есть закрытым вагоном для скота, в которых перевозили заключенных. И заняло бы это месяц. А Азарика прохватил страшнейший понос.
– У ребенка дизентерия. Он умрет! – совершенно взбесилась я. – Если с ним по дороге что-нибудь случится, вам отвечать! Кто здесь у вас всем управляет?! Дайте мне с ним поговорить. У меня указание довезти ребенка живым!
Видели бы меня тогда поклонники моих изящных па на сцене Большого. Я сама не представляла, что способна на подобный вызов властям, да еще тюремным. По сути, потребовала книгу жалоб у ворот преисподней. Для стражей это было, видимо, в диковинку. Мне дали телефонную трубку.
Когда я размышляю теперь над тем, как мне удавались подобные немыслимые по тем временам вещи, то склонна относить это на счет моего отчаянного стремления не упустить ни одной возможности, использовать любой шанс, ухватиться за любую соломинку, чтобы спасти родных.