Суламифь. Фрагменты воспоминаний (Мессерер) - страница 80
…Да, начнешь писать о давнем, чего только не вспоминается.
Война… Она разбросала нас с мужем Борисом в разные стороны, развела, подобно десяткам тысяч других советских семей. Бориса с его академией отправили в эвакуацию в Свердловск, а я танцевала в безлюдной, словно сжавшейся перед ударом Москве, приезжала на спектакли в заваленный сугробами Куйбышев. Свободного передвижения по стране не было. Ездить разрешалось только по командировочному листу. И еще требовалось подтверждение из санпропускника, что ты прошла проверку на вшивость. Надеюсь, вы знаете, что такое санпропускник?
Переписываться с Борисом во время войны было трудно, да и адрес-то не всегда знали.
Большой вернулся в Москву в 1944-м, а я оказалась в столице раньше. Постепенно возвращались люди из эвакуации. Тогда-то и пробилась ко мне сквозь гарь и боль воюющей страны весточка от Бориса.
Промеж вымаранных цензором строк – разрозненные, казалось, бесстрастные фразы. Жив, более-менее здоров, когда вернусь – неизвестно…
Окольными путями до меня дошла молва: у Бориса завелась в эвакуации женщина. Нормальный для военного времени оборот событий…
Вернувшаяся из эвакуации сестра ютилась у меня в коммуналке с тремя детьми. Я ответила мужу, обрисовала теснотищу в нашем колхозе. Не мог бы он не спешить с приездом? Ведь жить-то пока негде.
Борис, видимо, по-своему истолковал мою просьбу. В каком-то смысле у него имелись на то основания: война впрыснула что-то вроде наркоза в наши чувства, мы долго ничего не знали друг о друге, и постепенно жизнь одного перестала быть жизнью другого.
Светлый, добрый человек, Борис понимал это лучше меня. Он не вернулся.
Больше мы не встречались.
С годами люди становятся забывчивыми, и в этом нельзя их особенно винить.
Вот я, к примеру, отлично помню хореографический текст вариаций стариннейших балетов и даже довольно точно помню, что произошло десять дней назад. Здесь у меня претензий к себе нет. Куда больше волнует вопрос: что было полчаса тому? Этого порой не могу припомнить, хоть убей.
Так и нынче. Утром я села писать важные страницы этой книги. Весь вчерашний вечер, вернувшись со спектакля своего ученика, обдумывала, что и как напишу сегодня. Да и всю ночь думала. И всю ночь, хорошо помню, запивала валидолом те свои воспоминания. Столь же точно помню: минут тридцать назад села и исписала целый лист, с обеих сторон. Потом отвлеклась, буквально на минутку, выпила чашку зеленого чая. Вернулась к столу – нет того листа. Как, впрочем, и моих очков.
Я не считаю себя старой, но, должна признаться, писать и читать я предпочитаю все же в очках, хотя в остальных случаях очков не ношу, несмотря на то что мне уже сильно за шестьдесят, да и очень сильно за семьдесят пять, и даже уже немного за девяносто.