В последних словах государя сквозила такая горечь, что Алексею стало не по себе, он хотел было сказать что-нибудь в утешение, но Александр Павлович не позволил.
– Ну, иди, собирайся! – приказал он и тихо добавил: – Я очень на тебя надеюсь!
Алексею оставалось лишь откланяться и покинуть почти опустевший зал. Об отставке больше не могло быть и речи. Начиналась новая война. Бедняжке Европе опять не повезло. Похоже, что Венский конгресс заседал напрасно.
В Вене Михаилу Печерскому повезло: в переполненном русскими дворце Хофбург ему досталась маленькая, но отдельная комната на верхнем этаже. Печки в ней не было, но зато через неё проходила обложенная потемневшими от времени кирпичами каминная труба одной из парадных гостиных, поэтому в комнатке было тепло и уютно.
После ранения, полученного Михаилом под Лейпцигом, его дядя – действительный статский советник Вольский – усиленно хлопотал в Министерстве иностранных дел, добывая для племянника перевод на дипломатическую службу. Пока же Михаил считался военным советником при российской делегации на конгрессе и помогал Вольскому, занятому в переговорах. Самому Николаю Александровичу отвели большую и красивую комнату рядом с покоями графа Нессельроде – главного помощника государя на этом конгрессе. Дядя приглашал Михаила пожить вместе с собой, но Печерскому не хотелось стеснять старика, да и самому грех было отказываться от свободной жизни.
Михаил только что вернулся из оперы, где слушал «Волшебную флейту». Музыка разбередила ему душу и, против воли, мысли, как всегда в последнее время, проторили дорожку в тот памятный день, когда на маскараде в английском поместье он встретил странную девушку, предсказавшую ему судьбу, а потом разделившую с ним постель. Печерский помнил каждый жест, каждое слово, даже звуки и запахи постоянно всплывали в памяти. Но от этого легче не становилось. «Цыганка» была права в своем предсказании: он полюбил женщину – и тут же её потерял.
То, что он любит, Михаил понял уже давно. Однажды, за бутылкой хорошего французского коньяка, который во дворце можно было получить совершенно свободно, граф спросил себя, почему вновь и вновь вспоминает эти глаза цвета бренди и седые, как лунь, волосы. От одного лишь воспоминания о юном теле милой «цыганки», поднималась волна желания. И ответ пришёл сам собой: это – любовь.
Сегодня Моцарт вновь оживил воспоминания. Это становилось уже невыносимым. Любить и быть обречённым на безответность!.. Тоска сдавила холодной лапой сердце. Зачем так жить?! На этот вопрос у Михаила ответа не было, и это пугало его больше всего.