– Я с тобой, дворецкий, в согласии, но паук тот пока в силе.
– Это так, княже, всему свой час. Минет век, другой, на стенах Смоленска, Витебска и иных городов русские хоругви поднимутся. А такое случится, когда вы, князья российские, поймете, что распри ваши во вред земле русской.
Борис кивнул. Однако промолчал, направился в палаты.
Весной, по теплу, великая княгиня Анастасия родила дочь. И назвали ее Марией, Марией Борисовной. Княжной тверской.
* * *
Невеста, сысканная Гавре, была статная, с белыми, как лен, волосами. И хоть был Гавря уже не Гавря, а оружничий княжий, он оробел. Строга Алена не в меру, будто видит в Гавре не мужа, а холопа.
И хоромы ему возвели двухъярусные, на фундаменте из булыжника поставили, с подклетью и крыльцом высоким. А оконца в мелкий переплет и стекольцами италийскими. Ну чем не терем боярский?
Оружничему Гавре жить бы и радоваться, да все будто чужое ему. К жене привыкал долго. Алена это не Нюшка, а дочь боярина Всеволжского. Эвон, в мечтах с самим князем московским в брак готовилась вступить, а за деревенского парня, хоть и в бояре возведенного, пошла…
Дворецкий как-то сказал ему:
– Любовь, Гавря, это болезнь, она враз приходит.
Но Гавре не верится, что она появится. Ему жизнь не мила.
Гавря будто тулуп на себя новый надел, не тесен, но жмет.
Часто Нюшку вспоминал, жалел. Днями все больше при князе, а домой явится, Алена встретит и удалится в свою светелку.
А Гавре одиноко, все молчит. Пошлет его куда великий князь тверской, оружничий едет охотно.
Однажды князь Борис сказал ему:
– Повезешь, Гавря, грамоту в Кашино, князю Андрею.
* * *
Бояре тверские приговорили на Думе кремль кирпичный ставить, чтоб лет в десять камнем огородиться. А землю под фундамент рыть немедля.
Отслужили молебен, сошлись мастеровые со всего княжества Тверского: копачи с лопатами и ломами, тачками, землю отводить, и телегами, стали у Твери целым лагерем.
Борис с дворецким все вымерили, колья вбили. Князь сказал боярину Череде:
– Ты, Дмитрий Никитич, гляди, где башням стоять, глубже берите, основание должно быть прочным. А стены широкими, чтоб никакой таран не проломил.
– Да уж как надобно, княже.
– Во времени не торопитесь. Со следующего года начнем кирпич подвозить, будет мастеровым работа.
В седло уселся, разобрал повод и сказал, головой покачивая:
– Мне, боярин Семен, не уяснить. Ноне мы намерены камнем огородиться от набегов татарских, но к чему от Москвы стены ставить? Москва и Тверь заедино стоять должны.
Дворецкий рассмеялся:
– Я, князь Борис, думаю, сколь же у вас, князей тверских и московских, злобствований. Когда же сядете вы за един стол, чашу дружбы поднимете. Доведется ли мне дожить до того дня?