Борис подумал, однако можайскому князю ничего не сказал. А надо бы не травить душу обидами прежними, а сообща примирения искать.
На бревенчатых стенах Твери, на угловых башнях караульные голоса подали:
– Тве-ерь!
И откликнулась им уличная сторожа, забили в колотушки, отгоняя лихой, разбойный люд.
Опустив ноги на шерстяной ковер, Борис подошел к зарешеченному оконцу. На сером небе высилась громада собора. Храм, помнивший тех, кто первыми начинали борьбу, кого разум свободы поднимал на сопротивление ордынцам: князья тверские Александр, Михаил. А Дмитрий, князь Донской, это уже позже…
Отошел Борис от оконца, снова улегся. Долго лежал, пока не сморил утренний сон.
* * *
Незаметно миновала осень. Она была сухой, и дожди выпадали редкие. Поэтому снег лег на сухую землю.
Давно уже топили в избах печи, в княжьих хоромах жгли березовые дрова, и их дух поплыл по палатам.
Бояре приезжали на Думу в шубах дорогого меха, в шапках высоких, горлатных, на ногах сапоги валяные, битые своими дворовыми постовалами.
Тверь легла под снежными завалами, и только сизые дымы стояли над городом.
Едва начались морозы и стали подо льдом реки, князь Борис велел готовить карету для поездки в Кашин. На Думе так и объявил:
– Отъеду к князю Андрею Кашинскому.
Выехал по безветренной погоде. Блестели на солнце снега, а далеко, ровно зубья пилы, темнели леса.
Дворецкий велел надвинуть кожаный верх кареты, и в санях стало пасмурно. Князь смежил веки, забылся во сне. Сделалось прохладно.
Дворецкий распорядился, и в карете зажгли угли, приятное тепло разлилось по саням.
Борис угрелся, задремал. Ему почудилось далекое детство и мать. Она пела колыбельную песню, но когда Борис открыл глаза, он понял, то разыгрывается пурга. Она ярилась, забирала всю округу в снежную пелену. Боярин Семен велел остановиться в первом же селе, у бревенчатой церквушки.
Князь отогревался в избе приходского священника, старого, белого как лунь, отца Савватия.
Священник усадил князя Бориса за грубо сколоченный стол, выставил черепок квашеной капусты, сдобренной кольцами лука, положил кусок ржаного хлеба.
Угощайся, княже, погода вишь как разобралась, дай Бог, к утру уняться. Борис уперся грудью в столешницу, прогнал непрошеный сон, спросил:
– Давно ли службу в этом приходе правишь, владыка?
Дождавшись ответа, сказал:
– А не забыл ли, отец, как два лета назад я у тя в церкви стоял?
– Как забыть? Ты тогда, княже, проездом был, и я твое щедрое подношение запомнил.
– В тот раз не успел спросить тя, откуда ты, Савватий, в этот приход явился?
– С моря Белого, княже, с Поморья студеного. Там и постриг принял. А ты небось в Кашин путь держишь, в удел князя Андрея. Однако не торопись, ночами у нас дорога опасная, волки стаями гуляют. А с тобой воинов мало. Вон я те тулуп разбросал. Поспишь, а поутру молочка козьего попьешь и в дальнейший путь.