Дворецкий сказал с улыбкой:
– Чать помнишь, как я тя в церковке нашенской углядел. Не случись такого, как бы я жил ноне без тебя?
– Другая сыскалась бы.
– Друга не така сладка.
– Ну уж так ли!
Боярин Семен разговор сменил:
– На Тверь гляжу и радуюсь. Поднимается Тверь, при князе Борисе эвон как разрослась людом, торжище ширится. Может, Антонидушка, не все потеряно у Твери, что Москва у нее отняла?
– Полно, боярин Семен, не бери лишку.
– Может, и так, Антонида, но обидно, что Москва выше Твери поднялась. Для русской земли что Москва, что Тверь, лишь бы сшивали ее воедино в государство, либо в княжество, как Бог даст. Но чтоб стояла она, эта земля, всем недругам на страх. Но, Антонидушка, я ведь тверич.
Антонида прищурилась.
– По мне, боярин Семен, как Бог пошлет. Скорее бы Русь с колен поднималась, как говаривал батюшка мой. А уж он по делам купеческим во всех городах удельных побывал, всякого насмотрелся.
– Ох, Антонидушка, умна ты и в словах твоих мудрость.
* * *
Едва рассвело, как князь Борис направился на женскую половину княжьих хором. Стараясь не стукнуть, открыл низкую железную дверь.
Княгиня еще спала. Борис подошел к кровати. От постели пахло восточными ароматами. Анастасия приоткрыла глаза. Князь чуть приподнял ее, поцеловал в горячие губы.
– Настенушка, ночью приехал можайский князь Иван. Из Галича от Шемяки ворочаясь, к нам завернул.
– Что меня не покликал?
– Не стал тревожить. Я и сам с ним не говорил. После трапезы спрошу. Как мыслишь, о чем у них с Шемякой разговор был?
– Бог знает. Однако не о добром.
– И я такоже мыслю, княгинюшка. – Снова припал к ее губам. – Любушка сизокрылая…
Покидая опочивальню, оглянулся. Княгиня уже сидела на кровати.
– Князь Борис, ты можайцу ничего не сули. Чует мое сердце, неспроста они с Шемякой съезжались. У нас шемяком мужиков суетливых величали.
Тверской князь улыбнулся.
– Ты, Настюша, слово точное нашла. Суета. Поговорю за трапезой с князем можайским…
Трапезовали вдвоем. На стол Гавря подавал, от поварни в трапезную метался. Разговор вяло начинался. Но князь Борис сразу понял, можаец в злобе. Супился, желваками играл.
– В Галич не от добра ездил, – говорил, – на Москву в обиде.
Борис брови вскинул.
– Отчего же, Можайск со времен Данилы Александровича в одной упряжи с Москвой.
– Обманом, обманом впрягли!
– Но тому не один десяток лет минуло.
– Ты, князь Борис, мыслишь, я, князь можайский, обиды прощу?
– Злоба в сердце твоем, Иван.
– Злоба, сказываешь? А Тверь не во злобстве, когда Москва ее величия лишила?
Борис промолчал.
– Я, князь можайский, обид не прощаю. Дмитрий Шемяка тоже обиды таит на Москву.