– А ты не в курсе? – с издевкой спрашивает бывший шеф наших шпионов.
– Представь себе, нет. Но я выясню…
Не дослушав меня, он прерывает связь. Это – демонстрация враждебности и откровенного недоверия.
Убедительное вранье мне сегодня удается неважно. Видимо, я от него устал. Я устал и от самого себя, и от рутины каждодневных проблем, но деться мне некуда. Я в плену собственной жизни, и меня стережет конвой непреложных обязательств. Пренебрежение их исполнением разрушит все, мною созданное. Запущенные дела подобны сорнякам на грядке: не успеешь глазом моргнуть, они задушат полезную поросль. Но сейчас мне не до дел. Я обложен со всех сторон. Настроение в упадке. У меня масса увлекательных приглашений, в том числе – к голливудским знаменитостям, но ни к какому общению я более не расположен. В отель, в тишину спальни, сесть у окна с бокалом вина, смотреть на огни ночной гавани, и предаваться печальным думам…
Я устраиваюсь на заднем сиденье машины и еду в свое дальнейшее одиночество.
А буквально через несколько минут в мою голову врываются грохот и визг, я потерянно вскидываю руки, инстинктивно закрываясь от неведомой опасности, и в тот же момент чудовищная сила швыряет меня грудью в спинку сиденья водителя. Впечатление такое, будто, вылетев из катапульты, я плашмя врезаюсь в бетонную плиту. Все мое существо наливается темной свинцовой болью, я с обреченным ужасом сознаю ее крепнущую тяжесть, стискивающую мое нутро, – наверняка, как представляется, разбитое в ошметки. Затем чувствую, что придавлен недвижным телом охранника. Это любимец моей женушки, Майк, он сидел справа от меня. Я испытываю отстраненное злорадство, компенсирующее былые уколы ревности. Вероятно, неоправданной, но все-таки. Если он и остался жив, ему долгое время будет не до ухаживаний какого-либо толка.
Между тем где верх, а где низ – непонятно. Я шарю в кромешной темноте руками, – слабыми, как лапки раздавленного паучка. Внезапно различаю пряный бензиновый запашок. Мысль о том, что машина способна вспыхнуть, наполняет меня огнедышащим страхом. Я совершаю рывок из-под гнета мясистой, рыхло навалившейся на меня туши, и, будто сорвавшись с обрыва, падаю в черноту, обескураженно подумав, насколько же стремительно и неотвратимо погружение в смерть.
А вот устрашиться фактом ее свершенности просто не успеваю. Зародившийся всполох ужаса отрезает нож гильотины небытия.
АБУ КАМИЛЬ. ДО 11.09.2001 г
Переезд из тропической Флориды в зимний промозглый Нью-Йорк стал для Абу немалым испытанием. Его поселили в Бронксе, в старом многоэтажном доме, облицованном грязно-желтым кирпичом и словно увитым лианами выкрашенных битумом черных пожарных лестниц. Вокруг теснились сараи бесчисленных автомастерских с аляповатыми, выгоревшими на солнце вывесками, обнесенные сетчатыми заборами пустыри, заваленные старыми покрышками, а поблизости громыхала ржавым железом, содрогаясь под тяжестью серебристых рифленых поездов, подвешенная на клепаных заскорузлых сваях «подземка».