Совет, стань я даже его главой, никогда бы не простил мне записи его совещаний. Я совершил поступок, расплатой за который будет обращение меня в ничто. И я готов смириться с наказанием, ибо уже обреченно уяснил свою смертность и возможность ухода в любую минуту, но в данном случае за меня пострадают безвинные близкие люди, и пострадают жестоко, и проклянут меня, ведь я же осознанно рисковал ими!
Тут начинает сознаваться вся хитроумная безысходность капкана, в который я угодил: если бы кто-то похитил собственность Совета, на поиски злоумышленника поднялся бы по тревоге легион. Включая государственные секретные службы. В данном же случае я, – частное лицо, решающее личные проблемы. У меня масса возможностей и рычагов, но, попади после успешных розысков материалы в лапы того же Ричарда и ознакомься он с ними, – кто знает, как поведет себя? И как поведут себя те, в чьем распоряжении находятся диски сейчас?
Последний раз я чувствовал себя подобным образом в детстве.
Я вел дневник, где старательно записывал все свои искренние размышления об окружающих, сексуальные фантазии, те или иные грешки и всякого рода наблюдения, в частности, эпизоды, когда я подглядывал за родителями, утоляющими свои сексуальные страсти.
До сих пор не знаю, каким образом у меня выкрал дневник однокашник Эрик, принявшийся меня им шантажировать. В ту пору нам было лет тринадцать-четырнадцать.
Эрик просил за дневник триста долларов, но сошлись мы на сотне. Встретились вечером, на пляже. Встречу я хорошо, как мне казалось, продумал. И даже сейчас понимаю, что продумал ее отменно.
Мерзко улыбаясь, он вытащил из-под футболки дневник, потряс его перед моим носом, а я заискивающе протянул ему сотню. Когда обмен состоялся, я проверил, все ли страницы дневника целы, уместил его под резинку шорт и повел разговор о том, что, дескать, Эрик конечно же парень не промах и натянул мне нос, но я не в обиде за урок. Однако если мы хотим остаться друзьями, пусть даст мне гарантии, что о прочитанном им не узнает никто.
Я брел по прибрежной полосе, он следом, волна нехотя смывала наши следы, я был обращен к нему спиной, но это позволяло еще более чутко воспринимать его ответы.
Этот рыжий подлый верзила с прямым, словно обрубленным затылком, оказался на удивление бесхитростен, в его уверениях о конфиденциальности нашей сделки я ощутил не просто искренность, но даже возмущение. Вероятно, у него были какие-то свои представления о порядочности. Весьма запутанные.
Мы присели в прибрежных скалах, глядя на вечерний зарождающийся шторм, я указал ему на далекое суденышко, ныряющее в барашках, а сам, нащупав заранее припрятанную в камнях биту, привстал и сбоку наотмашь саданул ему куском полированного скользкого дерева в висок.