После новостей началась премьера сериала, следом – какая-то передача, кстати, про знаменитых шпионов, и я не заметил, как наступила глубокая ночь. Однако спать мне категорически не хотелось.
Зато остро хотелось пить. В другом случае я не побрезговал бы водой из крана, но образ здешней жизни невольно склонял к привередливости, да к тому же припомнилось, что в гостиной на столе пребывал поднос с бутылочками минеральной воды. Этот поднос словно предстал перед моими глазами: мельхиоровый, с пузатыми зелеными пузыречками, таящими в себе чистую, готовую зашипеть на губах упругими пузырьками живительную влагу…
Искушение было настолько волнующим, что, всунув ноги в тапочки, я в одних трусах вышел из комнаты в темный, как пропасть, коридор. Ставни на окнах были опущены, и свет с улицы не пробивался. Вдалеке, у лестницы, ведущей в холл перед гостиной, тускло мерцал с нижнего этажа едва различимый огонек какой-то лампы.
Я с трудом обнаружил включатель и, нажав его кнопку, осветил-таки, наконец, длинное коридорное пространство.
Пройдя в гостиную, выпил три бутылки подряд, посидел в одиночестве, наслаждаясь ранее неведомой мне роскошью быта сильных мира сего, а после пошел обратно.
Поднимаясь по лестнице, я совершенно механическим жестом выключил бра на стене, посчитав излишним расход ночного электричества, и – двинулся вверх.
Когда дошел до середины лестницы, свет в коридоре погас. Вероятно, перегорела лампа. Меня окружила кромешная тьма. Но, не теряя присутствия духа, вспоминая пройденные ориентиры, я довольно уверенно продолжил свой путь.
Я шел строго вперед, с вытянутыми перед собой руками, должными в итоге упереться в заветную дверь спальни, но, когда, казалось, достиг ее, ладони уперлись в какую-то стену. Я принялся судорожно шарить в пространстве, пытаясь найти заветную деревянную поверхность, но всюду натыкался на архитектурные выступы и углы. И вдруг на полу различилась едва заметная полоска света. Наверняка от телевизионного экрана, свет которого пробивался в нижнюю щель заветной двери. И я решительно шагнул в его сторону. И – наткнулся на проклятый стеллаж! Послышался удар тяжелого металла по стеклу: это сверзился пудовый индийский божок, стоявший на верхней полке. Я осознал это мгновенно.
После, как взрыв гранаты, разлетелась сама полка, обрушившись вниз, на последующие, а затем звон, стон, дребезжание и уханье последовательно разлетающегося по сторонам стекла, оглушили меня, судорожно и потерянно застывшего в непроглядной черноте.
Я бывал в переделках, дважды попадал под артобстрел, но такого страха и беспомощности не испытывал никогда. Страх, впрочем, был не перед битыми стекляшками, да и не страх, а стыд, – перед теми, кто приютил меня, накормил и обогрел, а я…