Я все равно склонялась к версии номер один, но, возможно, стоило упомянуть еще об одной мелочи?
– Ну хорошо, – тихо проговорила я. – Не так-то много он успел сказать. Я быстро убежала. Но какая разница? О чем тут, в сущности, еще говорить?
По какой-то совершенно не ясной мне причине отец усмехнулся.
– Так я и думал. Шанса объясниться ты парню толком не дала.
Я закатила глаза и откинулась назад.
– И как давно все выяснилось? – поинтересовался отец.
– Примерно за две с половиной недели до моего приезда в Нойштадт.
– Понятно, – отозвался отец. – Он предпринимал еще попытки с тобой поговорить?
– Нет, больше он не объявлялся, – ответила я. – Впрочем… – Я кое-что вспомнила. – Однажды он позвонил мне среди ночи и повесил трубку. Ну то есть я думаю, что это был он.
– Бедняга. Если ты ему и впрямь небезразлична, он, наверное, очень хочет все исправить.
Трудно не согласиться.
– А если ты сама попробуешь поговорить с ним?
– Я? – Я округлила глаза. Иногда, конечно, я веду себя как мазохистка, но не до такой же степени!
– Мне просто кажется, что тебе самой это нужно, – пояснил отец. – Похоже, что многие вопросы так и остались без ответа. И хотя ты вроде как его приговорила, но похоже на то, что ты не уверена в приговоре на сто процентов.
Карман моей куртки застегивался на молнию, а к молнии была приделана ленточка. Я зажала ее между пальцами, потянула вниз до упора и обратно. Снова и снова.
– Пока у тебя остаются вопросы или малейшее сомнение, ты не сможешь покончить с этой историей, – продолжал отец. – Разумеется, если ты категорически не желаешь больше с ним объясняться, тебя никто не заставит – воспринимай это просто как добрый совет. Главное – все прояснить, а уж какие последствия ваш разговор может иметь, не так важно. Не об этом сейчас речь. Даже если он просто идиот, он наломал дров. И только от тебя зависит, сможешь ты его простить или нет.
Отцовские слова были словно удар под дых. Еще раз поговорить с Элиасом? Встретиться с ним? Посмотреть ему в лицо?
Одна мысль об этом приводила меня в ужас.
– Ладно, шут с ним. Знаешь что не менее важно, Эмили? – спросил он.
Я покачала головой.
– Ты имеешь полное право его ненавидеть. Если он действительно затеял все это лишь для того, чтобы сделать тебе больно, он ничего другого не заслуживает. Но хватит винить себя.
– Но ведь это так глупо, папа! Так чудовищно глупо! Я должна, должна была догадаться!
– Эмили, – перебил он, – насколько я тебя знаю и насколько понял из твоего рассказа, ты вела себя вовсе не как наивная дурочка. Парню было не так-то просто добиться твоего доверия. Что еще ты могла? Готов побиться об заклад, что любая другая женщина сдалась бы гораздо раньше. Раз ему удалось завоевать твое доверие, он, стало быть, вел себя очень убедительно. Тем хуже, если он действительно хотел просто злоупотребить им. Но твоей вины тут нет. Ты ничего не могла сделать. Поэтому перестань казниться. Ты не совершила никакой ошибки. Это он должен себя упрекать, а не ты. Ты просто влюбилась – может быть, не в того человека. Но тут уж ничего не поделаешь: если человек влюбился, это не значит, что он слабак или дурак.