Том не был студентом – он работал в риелторском агентстве и всерьез был настроен делать карьеру: либо расти до коммерческого директора фирмы, либо открывать собственное дело. Он говорил и говорил, обрисовывая во всех подробностях, где он видит себя через десять лет.
Я не раз успела подумать, что парень не промах. Я вот, например, понятия не имею, где окажусь завтра.
Наконец темы для разговоров иссякли, и мы погрузились в молчание. Между тем я пила уже четвертый стаканчик кофе. Сидеть и смотреть, как то и дело привозят людей на скорой, – довольно угнетающее занятие. Кругом царила лихорадочная суета, перед нашими глазами мелькали обрывки чьих-то чужих печальных судеб. Например, на одной каталке везли молодого человека. На шее у него был пластиковый воротник, он без сознания лежал на оранжевом надувном матрасе. Лицо исцарапано, одежда залита кровью и разодрана, нижняя часть тела обернута золотым спасательным покрывалом. Очевидно, он попал в аварию. По пятам за санитарами бежала девушка – вероятно, его подруга. Лицо у нее было опухшее, руки окровавлены. Его увезли в операционную, а она села, скорчившись, перед большой стеклянной дверью и тихо заплакала.
Я ни секунды не могла на нее смотреть. От всего сердца я желала, чтобы ее друг поправился.
Увы, это был лишь один из многих случаев. Скорые привозили новых и новых пациентов, и за каждой каталкой кто-нибудь да шел. Я поневоле задалась вопросом, как люди работают тут изо дня в день и остаются в своем уме. Горе, с которым постоянно приходится иметь дело, кого угодно скрутит в бараний рог. Я вспомнила наш с Элиасом разговор в парке, когда он признался, что его прекрасные иллюзии относительно врачебной профессии разбились вздребезги. Я не могла представить себе Элиаса в этой безрадостной обстановке – однако именно она однажды станет его повседневностью. Возможно, со временем научаешься отключаться и не принимать чужие горести слишком близко к сердцу. Но я при всем желании не могла вообразить себе, как так можно – да и уместно ли безразличие в профессии врача?..
Мой взгляд наткнулся на большие круглые часы, висевшие над стеклянной дверью. 3:15.
Минут тридцать назад приехали родители Джессики. Я никогда раньше не видела ее мать, но сразу узнала – они с Джессикой были очень похожи. Родители были встревожены, растеряны и словно оглушены страшной вестью. Они жили в пригороде Берлина и проделали долгий путь. Поскольку мобильных у них не было, последние новости о состоянии Джессики им еще не сообщили. Я передала им слова доктора Рихтера и в общих чертах обрисовала, что именно произошло. Как только я закончила, они тут же направились на второй этаж. Мать Джессики напоследок еще раз поблагодарила меня, хотя я не очень поняла, за что. Но она была в таком смятении, что я не посмела возражать.